Григорий Карев - Твой сын, Одесса
Это была старинная, любимая черноморцами песня. Это пели моряки, которых потом враги со страхом называли «черной тучей», «черными дьяволами», «черными комиссарами» и, бросая оружие, охваченные ужасом, бежали от моряцкого штыкового удара.
— Марш вперед! — грянули под сводами катакомб голоса партизан и рассыпались эхом по дальним штольням. А Яше казалось, что не все бойцы того морского отряда полегли в боях под Одессой, и не все ушли в октябре в Севастополь, что стоят они здесь, среди катакомбистов, и так же, как тогда, на Матросском спуске, поют полной грудью:
Марш вперед!Друзья в поход…
Как только затихли последние звуки марша, Иван Иванович снова поднял руку:
— Боевой группе построиться!
И рядом с ним встал парторг Зелинский, только что вместе со всеми певший песню. И рядом с парторгом — Тамара Шестакова, только что лихо отплясывавшая лезгинку.
— Боевая группа готова к выполнению задания, — доложил Иванов командиру отряда.
— Приказывают боевой группе выйти на выполнение задания и вступить в бой за нашу Советскую Родину! — торжественно сказал Бадаев. — Желаю вам удачи, товарищи.
Он подошел к строю и каждому пожал руку. Группа Иванова ушла. Попрощалась с Яшей и Тамара Межигурская:
— Извини, Яшко. Танцевать научу тебя в следующий раз.
По одному тихо разошлись партизаны.
— И тебе пора, Яшко, — сказал Бадаев. — Тебе тоже — на выполнение задания.
…За поворотом штольни запахло подвальной плесенью. Темнота стала осязаемой — холодной и влажной. Под ногами захрустела каменная крошка. Слышно было, как со сводов скапывает вода и шлепают «коржики» — отслоившиеся пластинки известняка.
11. На Нежинской, 75
Чтобы подпольщики, не вызывая подозрений, могли встречаться, в первые же дни оккупации было поручено Николаю Милану открыть парикмахерскую, Борису Вишневскому — слесарную мастерскую, а Николаю Шевченко — свечное заведение. Но Николая Милана арестовали сразу же, как только он явился в примарию за получением лицензии, Вишневскому на мастерскую разрешение не дали, а свечное заведение Шевченко оказалось в месте, очень неудобном для встреч подпольщиков. Только в ноябре Петру Бойко удалось приобрести мастерскую по ремонту примусов на Нежинской, во дворе дома, где жили Гордиенки.
Дом почти пустовал: одни жильцы эвакуировались, другие погибли во время бомбежки, иные подались в села — поближе к хлебу, подальше от сигуранцы. Петр Бойко занял одну из пустующих квартир на четвертом этаже: в одной комнате жил он с молоденькой, похожей на цыганку женой, в другой поселились Яша с Алешей.
— Наше дело молодое, мама. Иной раз песни попеть, с девушками потанцевать хочется, — объяснил Алексей матери, забирая из дому старенький патефон. — А бате покой нужен.
Яков Кондратьевич с Матреной Демидовной и Ниной тоже переселились из своей полутемной в соседскую светлую просторную квартиру. Кажется, все были довольны. Все, кроме Нины. Она дулась на братьев (раньше они всюду бывали вместе — в кино, в цирке, на каруселях, — теперь, вишь, она для них не компания, если придешь, гонят: ты еще маленькая!), сердилась на дядю Петю — ревновала к нему братьев, откровенно и непримиримо ненавидела новую жену Бойко.
— Петунчик-Петушочок! Кохайлик мой ясный, — передразнивала Нина жену Петра Ивановича.
— Перестань, кому сказано! — строго наступал Яша, сам еле сдерживая смех.
— А вот не перестану. Она гадкая, гадкая, гадкая!..
Яша ловко поймал сестренку за рыжеватые и мягкие, такие же, как у него, вихры и вместо того, чтобы оттрепать непослушную, прижал головенку к своей груди, погладил, поцеловал в похожий на мальчишечий выпуклый лоб:
— Не надо, Нинок. Не надо, золотинка моя.
Нина во всем старалась подражать братьям. Но в упрямстве и твердости, кажется, превосходила их обоих, недаром ее дразнили Мальчишом!
И вот эта Нина, когда Яша приласкал ее, вдруг совсем по-девчоночьи всхлипнула и, обхватив Яшу ручонками, прижалась к нему:
— Братик, родненький, не оставляй меня одну.
— Да кто же тебя оставляет, глупышка? Мы же здесь, рядом.
— Ой, не оставляй… Уходишь ты от меня. И Лешка уходит… Раньше всегда вместе… Ты занимался со мной, морскому семафору учил… Хочешь, всю азбуку передам тебе семафором? Хочешь?
— Не до семафора нам теперь, Нина, — грустно сказал Яша. — Видишь, в мастерской сколько работы.
— В мастерской, — обиженно надула губы Нина. — Знаю я вашу работу. И когда дело есть, и когда дела нет — все там сидите…
А и правда! В мастерской не так уж много было у Яши той работы. Старыми примусами занимались Лешка и Хорошенко с Чиковым. Яша только числился помощником мастера. Он мотался по городу: на Большой Фонтан к тете Ксене, на Болгарскую к Николаю Шевченко, в Красный переулок к Фимке и его сестре, по десяткам адресов — собирал сведения. Два раза в неделю — по средам и субботам — приходила в мастерскую Тамара Шестакова. Яша рассказывал ей все, что удалось выяснить разведчикам: штаб румынской дивизии расположен на Полицейской, и еще на Садовой, в доме номер один, какой-то штаб — все время легковые машины стоят. Военная комендатура после взрыва на Маразлиевской обосновалась на Госпитальной. Сигуранца — на Бебеля, 12. Военно-полевой суд — на Канатной. Гестапо — на Пушкинской, 27. Потом еще у Еврейского кладбища зенитки поставлены… шесть штук.
Только если сведения были очень важные, срочные, Яше разрешалось, не дожидаясь Тамары, самому отправляться в катакомбы. Одному ему со всего городского отряда. Даже если сведения были добыты подпольщиками из других десяток. И только он, Яша Гордиенко, знал расположение секретных входов в катакомбы и нужные пароли. Вот почему Яша с Тамарой каждый раз закрывались вдвоем в маленькой кладовке за мастерской. Когда Шестакова пришла в мастерскую впервые, Яша, передавая пачку секретных приказов полицейского управления, доставленных Фимкой, ревниво смотрел в ее красивое лицо и думал о том, почему не он, а она ходила подрывать люкс-поезд. Наконец не выдержал:
— Скажи, как там было, на перегоне?
— Я же рассказывала при ребятах: рванули так, что ни один головорез до Одессы не доехал.
— Это я знаю. Об этом разговору в городе много. Ты скажи за себя, как ты действовала.
Он все еще хотел представить себя на ее месте, на перегоне, у Заставы. Ждал, что скажет она так, что у него под ложечкой засосет от восхищения и зависти. А она ответила просто и, как показалось Яше, скучно:
— Я — как все.
— Стреляла?
