Евгения Соловьева - Мастер теней (СИ)
— Отец не должен был умирать так быстро, — попыталась сопротивляться Ристана.
— Разумеется. Он должен был дождаться совершеннолетия Кейрана и собственными руками вручить ему корону, а вам — приказ оставить столицу.
— Он бы никогда…
— Хватит. — Повелительное мановение руки темного полностью отбило у Ристаны охоту спорить. — Изображать любящую дочь будете перед толпой на коронации вашего брата. А пока…
— А пока вам придется очень, очень быстро подавить к шису это мятеж.
— Полно, дорогая, какой мятеж? — удивился Рональд. — Чернь немного побузила и успокоилась. Жатва на носу, до мятежа ли мужикам! — Маг, наконец, обратил внимание на полные бокалы, поднял свой, глянул на просвет и прищелкнул языком. — Какой цвет! Его Величество превосходно разбирался в благородных напитках. Мягкой ему травы.
Рональд на миг склонил голову, отдавая дань мертвому королю, и отхлебнул сразу треть. Ристана последовала примеру и задержала дыхание, пока горячая волна бежала по горлу и вниз, до кончиков пальцев на ногах.
— Итак, нам осталось написать письмо дорогому Лерме шер Кристису, да не оставят его чесотка и лихорадка отныне и до скончания света. Садитесь и пишите, Ваше Высочество. — Рональд кивнул на письменный прибор с королевским единорогом-чернильницей и принялся диктовать, прерываясь на коньяк. — Возлюбленный брат наш… так, политесы вы сами, сами… собственно, суть: благодарны, сил нет, но страшно сожалеем, что побеспокоили. Слухи о мятеже оказались преувеличенными. Проповедник, называющий себя пророком, исчез при загадочных обстоятельствах, зачинщиков мятежа, называющих себя Чистыми братьями, одумавшиеся подданные короны казнили собственноручно.
На последних словах Рональда колени у Ристаны подломились, и она упала на стул. Исчез? Казнили?! О нет, она не сомневалась в его словах. Лишь не могла понять, как же так — ужас последних недель исчез сам, растворился.
— Дорогая, что с вами? — спросил Бастерхази, опускаясь рядом на одно колено и поднося её безвольно повисшую руку к губам. — Не надо так волноваться, моя сладкая. Неужели вы могли подумать, что я позволю кому-то вас обидеть? Разве хоть когда-нибудь я подводил вас, моя маленькая…
Шепот Рональда успокаивал, согревал, а его поцелуи рождали глубоко внутри сладостную дрожь. Ристана сама потянулась к нему, запустила пальцы в черный шелк волос, провела ладонью по гладко выбритой щеке, открыла губы навстречу…
— А где портрет? — резкий, холодный вопрос выдернул её из влажной неги.
— Какой еще портрет? — Ристана не могла понять, о чем это он.
— Зефриды.
Темный вскочил на ноги и оглядывал кабинет, раздувая тонкие ноздри. Ристана невольно любовалась статью породистого мужчины: благородный профиль, широкие плечи, смуглая мускулистая грудь в вырезе белоснежной сорочки, поджарый живот, сильные ноги.
— Где, дорогая моя?
Длинные твердые пальцы взяли ее за подбородок, потянули, заставляя встать. Завораживающие черные глаза с алыми отблесками заглянули прямо в душу.
— А, портрет, — улыбнулась Ристана и облизнулась. — Выкинула. Я повешу тут портрет моей матери.
По губам Рональда скользнула кривая ухмылка, взгляд устремился на комод, за который Ристана сунула раму с лохмотьями.
— Умница, моя королева, — шепнул Рональд и впился в её рот.
Шуалейда436 г. 8 день Жнеца. Роель Суардис.
Лица, лица… старые и молодые, мужские и женские — сотни предков смотрели на Шу слепыми деревянными глазами. Сотни стволов — дубов, кленов, груш, буков…
Она провела ладонью по стволу яблони, обрисовала пальцем скулы, брови, так похожие на её собственные. Ветер зашептал что-то утешительное в кроне, осыпал розоватыми лепестками: для этой яблони всегда будет поздняя весна. Рядом зашелестел голыми ветвями с едва проклюнувшимися почками клен. Крохотное младенческое лицо его словно сморщилось, готовое заплакать. Погладив старшего брата по коре, Шуалейда, наконец, взглянула на отца. Узловатый граб, только сегодня выросший в Лощине Памяти, ответил ей ласковым шорохом желтых листьев и улыбнулся морщинистым коричневым лицом.
На мягкой траве под сплетенными ветвями граба и яблони сидел черноволосый, с резкими чертами породистого лица и скорбной сладкой между бровей юноша в алом. Он задумчиво перебирал листья, словно собираясь рисовать генеалогическую рощу Суардисов. Выразительные серые глаза его были сухими, как и пять часов назад, когда эльф с длинными белыми косами вышел из глубины Леса Фей и приветствовал шеров, принесших завернутого в алые шелка мертвого короля. За спиной эльфа порождением волшебного сна застыл тонконогий жеребенок той же лунной масти. Единственный рог на длинной благородной морде переливался опалом, глаза отсвечивали лиственной зеленью: гербовой единорог Суардисов пришел проводить старого короля и встретить нового.
— Пойдем домой, Кейран, — позвала брата Шуалейда. — Тебе надо принять послов.
Юный король молча встал и пошел прочь из Лощины Памяти, прижимая к груди опаловый рог. Шуалейда последний раз коснулась укоризненно качающего ветвями граба, прошептала: «он справится, отец, поверь», — и пошла вслед за братом.
— Кей, — окликнула его десяток шагов спустя. — Кей?
Брат остановился, глянул пустыми глазами. Шу вздрогнула: в этой пустоте летели на снежных крыльях демоны вины и отчаяния.
— Ты не виноват, Кей. — Она взяла его за руку, слегка сжала. — Просто время пришло…
Слова звучали глухо и фальшиво. Время… Кто так распорядился? Кто сказал, что время — ради власти жертвовать жизнями и топтать судьбы? Что время — умирать самым лучшим, чтобы не мешать стервятникам? Боги отвернулись, позволили людям играть людьми, позволили забыть, что власть не цель, не награда, а ответственность.
— Не бойся. Я справлюсь, Шу, — одними губами улыбнулся Кей. — Мы не отдадим Валанту. Отец не для того… — он осекся и обернулся, Шу вместе с ним.
Позади качали ветвями клены и эвкалипты. Обыкновенные клены и эвкалипты с зелеными листьями и гладкими стволами. Лощина Памяти закрылась — до конца месяца Журавлей, до равноденствия.
* * *До парадного подъезда дошли в молчании. Так же, в молчании, поднялись на второй этаж, к королевскому кабинету. По дороге Кейран лишь едва кивал в ответ на поклоны придворных: Ваше Величество, скорбим… Ваше Величество, плачем…
На половине пути, в холле перед галереей Масок, перед Кейраном склонился поседевший, пожелтевший от горя и вины секретарь: именно он, беззаветно преданный шер Блум, принес Мардуку то злополучное письмо, не решившись нарушить волю кронпринца.
