Елена Крюкова - Золото
С пачкой фотографий в руках он замер прямо в машине. Рядом с ним на сиденье лежал револьвер. Недавно он купил себе новую модель «беретты». Она устраивала его тем, что в ней помещалось много зарядов, можно было поливать того, кто сунется, не хуже, чем из автомата. Нет, Бельцони на него, живого, не полезет. Бельцони умный. Умный и хитрый, как змея.
Он рассыпал снимки на коленях. Сердце у него екнуло, дрогнуло, остановилось, пошло, застучало в бешеном, кастаньетном ритме. Эти слепые золотые глаза, широко расставленные! Эти надписи по золотому вороту одежд, чуть ниже шеи, над яремной ямкой!
Скорее в дом. Сокровища у него дома. Под сигнализацией. За семью печатями. В сейфах. Еще ни разу не было случая, чтоб находки украли из его особняка. Даже Ирена не знает, где они и как охраняются. Ирена, бедная, больная. Он отправит ее на Канары. Или на Майорку. Ей надо купаться в море. Море в Тамани было у нее под боком. Чего ты хочешь, Кайтох. Беги скорее, скорей туда, к сейфам. Рассматривай. Сличай.
Когда он вынул из сейфа укутанную в белую бязь маску царя и развернул ткань, а рядом положил фотографию маски, найденной в Гермонассе, он ахнул как-то по-бабьи, прижав ладонь ко рту. Матка Боска! Все ясно. Яснее некуда. Та же рука мастера. Тот же тип лица. Глаза чуть раскосы, стоят широко, круглый лунный очерк щек, мягкий подбородок. Те же украшенья – длинные серьги в ушах, диадемы на лбу. На маске, вынутой из сейфа, в диадеме вместо камня надо лбом зияла пустота; на сфотографированной в Тамани маске тускло мерцал крупный рубин. Рубин, камень льва. Ясно, царь и царица. Таманская маска – женская. Измирская – мужская. Царственная чета, захороненная там, в Анатолии… вот бы еще прочитать надпись на золотом вороте! Да он ведь не дипломированный археолог. Доктор Касперский все сделал как надо. Он изловил в сети Задорожного и получил описанья и датировку сокровищ. Большего им и не надо пока. Дальше Задорожный все сделает сам. Он пока не знает, что он будет делать, зато Кайтох все знает очень хорошо. И надпись прочитают. Не сегодня, так завтра. Когда Задорожный вернется в Тамань и сделает то, что он должен, по расчетам Кайтоха, непременно сделать, тут-то он его и накроет, как бабочку сачком. А Бельцони он накроет гораздо раньше. Считай, вшивый лаццарони, что я тебя уже прихлопнул.
Кайтох погладил висок, щеку золотого царя. Ничего, владыка, на распродаже ты воссоединишься со своей законной супругой. Он продаст вас вместе. Только вместе. Он не разъединит вас, царей, на продажном помосте, как плачущих, цепляющихся друг за друга рабов. Бельцони сам принесет ему масочку на подносе, с поклоном. Халдеи всегда были мелкими воришками. Они всегда ждали от клиента на чай.
… … …Ежик места себе не находил. Он таскался за Светланой повсюду. Серега хмурился. Мать уехала, пацан отобьется от рук… Только бы Светланка его не заманила в кусты… Или пусть уж лучше заманит. Когда-то ведь надо становиться мужиком. Что за странная эта московская девка! То была веселая, все пела, с шутками и прибаутками мыла обломки ваз в своем медном тазу, а тут вдруг – молчит, изредка всплакнет… Смерть Егорова будто пришлепнула всех пыльным мешком. Да, подумал Серега, невесело все это. Но они правильно решили – никуда не сообщать. Ведь не сегодня-завтра возвращается Задорожный. Он поставит все на свои места. А пацан… что ж пацан!.. Пацанам – влюбляться, девкам – слезки точить… мир так устроен… да он-то мал для нее, а тут Жермон, прожженный кот, на нее глаз кладет… Ох, трудно в экспедиции, люди-людишки – экипаж на корабле, каждый со своими заморочками, со странностями, а тут еще мужики в баб, как назло, всегда влюбляются, и вместо работы – драмы, трагедии, рванье волос, ночные убеганья на море… Кто, кто убил Князя Всеволода?!.. Какие залетные разбойнички… кому он, пожилой уже дядька, тихий-мирный, мог понадобиться ночью, на берегу моря, на обрыве, недалеко от раскопа, от палаточного лагеря… сидел, должно быть, курил, глядел на красный огонек папиросы, на тихое, туманное море…
И Светлана тоже думала: кто же, кто?.. Она после работы, когда вечерело, уходила в степь, ложилась на спину, глядела в небо, грызла травинку. Жук, гудя басовито, как самолет, садился ей на загорелый лоб. Кто же, кто… а тебе-то какое дело, вон там, на обрыве, могила… Не царский могильник, не роскошная гробница – простая могила человека, убитого случайно, из озорства, из издевки, по пьяни… Убили камнем – значит, пьяные были. Тогда, сразу после поминок, она думала: а может быть, это… Ирена?.. Дикая мысль пролетела летучей мышью и скрылась. Почему – Ирена?.. Потому, что она внезапно, тайно, ночью уехала – тою же ночью, как Всеволода убили?.. Да, да, да… Убила… зачем?.. Женщина, нежная, слабая, – как она может ножом, острым камнем пробить живую грудь человека?.. Не может быть. Но отчего она уехала?.. Отчего?..
По сухой полыни прошуршали шаги. Ну да, Ежик. Вездесущий Ежик. Что ж ему делать, как не преследовать ее. Он ее не утомляет. Ей с ним хорошо. Вот только он страдает, когда она исподлобья глядит на него смеющимися глазами.
Она повернула голову. Никого. В зубах торчала травинка. Светлана выплюнула ее, поднялась с земли. Жара спадала, не грех было и искупаться. Она сбежала по обрыву вниз, свистнула бычку Козе, стоявшему на цепи, навострившему рожки. Никого. Лагерь пообедал и дрыхнет. Все еще подавлены гибелью Прораба. Мало разговаривают друг с другом. Вот зайти сюда на кусты… и раздеться совсем, догола. И в воду. В воду, что обнимет… успокоит, смоет всю грязь…
Она быстро стащила с себя платье, лифчик, трусики, сбросила сандалии. Бросилась в море сразу, с разбега, долго не думая. Теплая вода, у берега – серая, пенная, дальше – чуть в изумрудинку, зелено-прозрачная, обняла ее так крепко и любовно, что у нее от радости перекатилось в груди сердце. Она вдохнула соленый воздух и поплыла. Она любила плавать и плавала хорошо, кувыркалась, как рыба. Большая смуглая рыба, царица осетров, с золотой короной на голове, с зелеными человечьими глазами. Расскажи эту сказку Ежику, дорогая, на ночь, чтоб он крепче спал в своей одинокой сиротской палатке. Скоро приедет его мать, и тебе нечего поощрять парня. Ты же старше его. Ты намного старше. Намного… это на сколько?.. В юности и год – это уже много, так много…
Она плыла прямо на солнце. Потом перевернулась в воде. Раскинула руки и ноги. Лежала в море на спине, и море ласково поддерживало ее, выталкивало из себя, держало на зеленой ладони. Она набрала в грудь воздуху и нырнула, открыла глаза под водой. Водоросли, их длинные ленты колыхались вокруг нее. Подводное царство. Всегда были царства и государства, и на земле, и под водой. И на небесах – уж подавно. Царь Небесный… кто сейчас глядит на нас с небес, все видит про нас и знает?..
