Всеволод Воеводин - Слепой гость
Дело в том, что жили в нем люди двух религий — христиане и мусульмане. Богатые дома, мастерские и лавки принадлежали купцам, а простые ремесленники были бедны, как беден был в те времена всякий человек, зарабатывающий себе на жизнь своим трудом. Казалось бы, жить христианам и мусульманам дружно, без ссор, по-соседски помогая друг другу да сообща думая о том, как бы избавить свою страну и свой прекрасный город от богачей-хозяев, независимо от их национальности и религии.
Но это было в 1904 году, а народ был в то время совсем не такой, как теперь. Народ был очень темный, забитый и не знал, кто виноват в его нищете. И вот постепенно, в течение многих лет, христианские купцы и торговцы уговаривали бедняков, своих единоверцев, что им мешают мусульмане, а мусульманские купцы уговаривали своих, что им мешают христиане. И в 1904 году был один день, когда скрытая ненависть, воспитанная десятилетиями, вырвалась наружу и уничтожила большой, прекрасный город.
Я очень хорошо помню, как это было. Был праздник. На улицах гулял народ, в шашлычных жарились шашлыки. Матери покупали для детей пахлаву, инжир и орехи. Толпа наполняла улицы, и никто не думал о том, что смерть висит над городом и что город доживает последние свои часы.
Я слышал об извержениях Везувия. Я знаю, как древний город Помпея был уничтожен сразу и навсегда внезапным потоком лавы, вырвавшейся из-под земли. Я представляю себе, что это было ужасно: мирный город, человеческая радость, человеческое счастье, человеческое горе, — а в кратере Везувия уже вскипающая лава, которая сейчас обрушится на ничего не ожидающих людей и уничтожит их.
Но там были причины, от людей не зависящие. Там человечество столкнулось со страшной стихией, не мыслящей и не рассуждающей. А здесь природа ничем не угрожала человеку, и все-таки не менее страшная стихия должна была уничтожить город.
К вечеру, когда на склонах гор зажглись костры, в домах стали собираться гости и темные улицы осветились факелами, в городе пошли слухи. Говорили, что мусульмане собираются сегодня резать христиан. Какие-то люди, прежде никому не известные, рассказывали, что мусульмане готовят оружие, что мусульмане собираются вместе. И еще рассказывали в нижней части города (там жили, главным образом, мусульмане), что христиане собираются резать мусульман, готовят оружие и собираются вместе.
Слухи пугали, толпа стала нервничать, люди кучками собирались на улицах. А слухи росли. В городе прекратилось веселье, гости, пришедшие повеселиться, осматривали кинжалы и револьверы, хозяева плотнее запирали двери и проверяли крепость решеток в окнах.
И вот в верхней части города, там, где, главным образом, жили христиане, самые сильные и здоровые люди собирались в одном доме для того, чтобы защищать свои семьи и свои дома от мусульман. А мусульмане собирались в одном из домов в нижней части города для того, чтобы защищать свои дома и свои семьи от христиан. И все собирались защищаться, и никто не хотел нападать.
Но богатые люди, которым эта междоусобная резня нужна была для того, чтобы отвести от себя пробуждавшуюся ненависть бедноты, продолжали делать свое ужасное дело и продолжали вести притаившийся и замолкнувший город к гибели и разорению.
И вот в дом, где собирались христиане, вбежал окровавленный человек в изорванной и пыльной одежде. «Мусульмане режут христиан!» — закричал он и плакал и показывал кровь на своем платье. И одновременно (это было точно потом установлено), в тот же момент в дом, где собирались мусульмане, вбежал человек в такой же изорванной и окровавленной одежде. Он тоже плакал и показывал кровь на платье, но кричал, что христиане режут мусульман.
Кто были эти люди? Никто их не видел до этого, и никто их не видел потом. Наемные провокаторы, агенты националистов, за несколько рублей согласившиеся предать смерти тысячи мирных семейств.
И вот из нижней и из верхней части города пошли толпы защищать себя, свои семьи, свое имущество от других, таких же обманутых, таких же несчастных людей. И толпы эти сошлись. Мне даже страшно подумать, как это началось. Преступные люди сказали кому-то, что его дом и его семья уничтожены людьми другой национальности. И тот, кому это было сказано, пошел мстить. Тысячи людей стали мстить за несовершенные преступления, за свои разоренные дома, которые на самом деле еще не были разорены.
Началась резня. Резня! Надо вдуматься в это слово. Ведь это же страшно! Не битва, не драка, а резня! Обезумевшие люди врывались в дома, резали женщин, вытаскивали детей на улицу и разбивали им о камни черепа. Обезумевшие люди крушили все вокруг, рвали ковры, били посуду, поджигали дома…
Это было давно. Я пережил с тех пор много радостного и дурного. Но город, уничтоженный ни за что, по неслыханной подлой провокации, до сих пор стоит перед моими глазами. Я помню крики многих тысяч людей, крики отчаяния, страха, боли, крики ярости.
Я убежал на гору и спрятался в кустах ежевики. Оттуда я смотрел вниз. Огни факелов носились по городу. Издали при свете пожаров и факелов я видел женщин с распущенными волосами, бегающих по улицам, кричащих от ужаса, мужчин, полусумасшедших от ярости, мужчин, которые смотрели на совершенные преступления и от ужаса продолжали совершать новые.
Всю ночь не смолкал этот крик, стоявший над городом, крик, в котором были и страх, и ярость, и боль, и отвращение. И всю ночь горели пожары, метались по улицам безумные люди. Город был ярко освещен, и то, что делалось в нем, казалось от этого еще страшней. Я сидел в кустах ежевики, и меня рвало от ужаса и отвращения. И, вероятно, где-то в горах люди, устроившие эту страшную провокацию, стояли и поздравляли себя с успехом.
Рассвет начался, как всегда в горах, торжественный и красивый. Последние языки огня лизали трупы и с шипением гасли в лужах крови. Взошло солнце. Я увидел сверху город, разрушенный до основания. Случайно уцелевшие люди спешили уйти от этого проклятого места. Они шли по широкой дороге в долину, и никто из них не смел оглянуться, чтобы увидеть разоренный и проклятый город. Да, восемь тысяч домов глядели пустыми дырами окон и дверей. Тысячи трупов лежали на улицах и на порогах домов. Ночью это было ужасно, но ясным, горным утром это было еще ужасней.
Тогда я пошел, закрыв руками лицо. Я спотыкался и падал, и колючий кустарник рвал мое платье. И я также не смел оглянуться.
И где-то, по тем же дорогам, по которым брели измученные и одичалые люди, скакали на конях виновники провокации, спеша донести своим хозяевам, что поручение выполнено и дело, слава богу, удалось...
Седой человек помолчал, пригладил усы и откашлялся. Он, кажется, был очень взволнован и немного смущался своего волнения.
