Линкольн Чайлд - Меч карающий
9
Дорис Боудич, агент по продаже недвижимости, проворно поднялась по ступенькам к двери дома номер пять на аллее Океана. Старые доски крыльца застонали под непривычным для них весом. Когда женщина наклонилась вперёд, чтобы отворить ключом дверь, по её руке каскадом слетело множество серебряных браслетов, и их бренчание напомнило Малину звук колокольчиков на санях. Краткое сражение с замком, после чего она повернула ручку и торжественным жестом распахнула дверь.
Гавайское платье женщины колыхнулось на спине. Хатч подождал, пока та переступит через порог, затем проследовал за ней в прохладные, тёмные внутренности дома. И сразу же его ударило, будто под дых: тот же самый запах старых сосновых досок, нафталина и дыма трубки. Хотя он не вдыхал эти ароматы целых двадцать пять лет, он едва удержался от того, чтобы сделать шаг назад, на солнце – сильный запах детства угрожал обойти всю его защиту.
– Ну? – донёсся до него живой голос Дорис, когда она захлопнула за ними дверь. – Прелестный старый дом, не так ли? Я всегда говорила – стыд-позор, что он заколочен на такое долгое время!
Женщина розовым вихрем проскользнула на середину комнаты.
– Что скажете? – спросила она.
– Замечательно, – ответил Хатч, нерешительно шагнув вперёд.
Передняя гостиная оказалась в точности такой же, какой он её запомнил в тот день, когда его мать, наконец, сдалась, и они отправились в Бостон: ситцевые кресла, старый холщовый диван, репродукция с кораблём «ХМС Линдер» над камином, пианино «Херкаймер» с круглым стулом и плетёным ковриком.
– Насос работает, – продолжила Дорис, ни на что не обращая внимание. – Окна помыты, электричество включено, баллоны заправлены пропаном.
Перечисляя, она будто ставила галочки длинными красными ногтями.
– Выглядит очень хорошо, – рассеянно промолвил Хатч.
Он подошёл к старому пианино и провёл рукой по его крышке, вспоминая зимние дни, которые он проводил, сражаясь с инвенцией Баха в двух частях. На полке рядом с камином – набор для игры в «Парчизи». Рядом – коробка с «Монополией», с давным-давно потерянной крышкой, и прямоугольнички розовых, жёлтых и зелёных игрушечных денег, потрёпанные и замусоленные в бесчисленных партиях. Полкой выше лежали несколько грязных колод карт, перевязанных резинками. Хатч почувствовал очередной укол, вспомнив, как играл с Джонни в покер, используя спички вместо фишек, и как живо они спорили о том, что лучше – «полный дом» или «стрит»[5]. Всё здесь, каждое болезненное напоминание на своём месте. Словно он оказался в музее воспоминаний.
Они оставили Стормхавэн, захватив с собой лишь одежду. Предполагалось – изначально – что они вернутся через месяц. Затем месяц превратился в сезон, затем в год – и вскоре старый дом остался далёкой мечтой: заколоченный, невидимый, неупоминаемый, но по-прежнему терпеливо ожидающий их возвращения. Хатч снова задал себе вопрос, почему мать так его и не продала, даже в те дни, когда им было туго в Бостоне. И подумал о своих личных, глубоко запрятанных причинах такого же нежелания, спустя долгие годы после смерти матери.
Малин прошёл в гостиную и постоял у окна с выступом, позволив взгляду упасть на бесконечную синь океана, мерцающую в лучах утреннего солнца. Где-то на горизонте лежал остров Рэгид, успокоившийся после первого за четверть века несчастного случая. После происшествия Найдельман на один день приостановил работы. Взгляд доктора перенёсся с моря на лужайку на переднем плане – на зелёную мантию, что спускалась к берегу от самого дома. Хатч снова напомнил себе, что не обязан этого делать. Были и другие места, в которых он мог оставаться, не чувствуя на своих плечах лишнего груза воспоминаний. Но эти места – не в Стормхавэне: подъезжая к дому сегодня утром, он увидел, быть может, с дюжину сотрудников «Талассы», сгрудившихся у единственной гостиницы в городке, и все горели желанием занять пять свободных номеров. Малин вздохнул: раз уж он здесь, должен пойти на всё.
Пылинки плясали в солнечных лучах. Стоя у окна, Хатч чувствовал, как уходят прошедшие годы. Он вспомнил, как они с Джонни ночевали на этой лужайке, расстелив на влажной ароматной траве спальные мешки, считая метеоры во тьме.
– Вы получили моё письмо в прошлом году? – вторгся в его мысли голос Дорис. – Я боялась, как бы оно не потерялось.
Хатч отвернулся от окна, пытаясь понять смысл вопроса, но затем оставил напрасные попытки и снова перенёсся в прошлое. Там, в углу – наполовину законченная вязаная обивка для стула, увядшая до пастельного оттенка. А вон – полка с книгами отца: Ричард Генри Дана, Мелвилл, Слокам, Конрад, «Жизнь Линкольна» Сандбурга. И две полки английских детективов матери. Под ними – стопка потрёпанных журналов «Лайф» и жёлтый ряд «Нэйшнл Джиографик». Малин скользнул в столовую, агент по недвижимости, словно хвостик, зашуршала следом.
– Доктор Хатч, вы же знаете, как обременительно содержать старый дом вроде этого. Я всегда говорила, что его слишком много для одного… – сказала она и, широко улыбнувшись, оставила фразу незавершённой.
Малин медленно обошёл комнату, провёл рукой по крышке стола, а его взгляд скользнул по хромолитографиям Аудубона на стенах. Ноги сами собой направились на кухню. Вот старый холодильник, отделанный кругляшками хрома. Клочок бумаги, увядший и изогнутый, до сих пор оставался прижат к нему магнитом. Эй, мам! Клубнику, пожалуйста! – начертано на нём его детским почерком. Хатч задержался в уголке, где они некогда завтракали, у покрытого рубцами стола и скамеек, которые вызвали к жизни воспоминания о боях за еду и пролитом молоке; воспоминания об отце, который с достоинством и прямой спиной сидел посреди дружеского хаоса, отце, который рассказывал истории своим неторопливым голосом, в то время как его ужин остывал. И – позже – за столом лишь он с матерью, её голова склонилась от горя, утреннее солнце освещало седые волосы, а слёзы капали в чайную чашку.
– Как бы там ни было, – донёсся голос, – я написала вам о молодой парочке из Манчестера, с двумя детьми. Очаровательная семья. Они уже несколько летних сезонов подрят снимают дом Фиггинсов, и не прочь купить этот.
– Конечно, конечно, – туманно пробормотал Хатч.
Отсюда окна выходят на заднюю лужайку, где разрослись яблони. Он вспомнил утренние часы летних дней, когда на полях лежал туман и среди деревьев появлялся олень, чтобы поесть яблок, с нервозной точностью вышагивая среди зарослей тимофеевки.
– Я хочу сказать, они готовы заплатить двести пятьдесят. Стоит ли им позвонить? Конечно, никаких обязательств…
