Сергей Гомонов - Душехранитель
Это был Фирэ. Очень повзрослевший, суровый, мрачный. Меж черных бровей на лбу запала ранняя морщина, лицо заросло давно не бритой бородой. Черные глаза молодого ори смотрели исподлобья, тяжело, но тоскливо. Взгляд по-прежнему узнаваемый — острый, приметливый, поверх головы Танрэй, словно окутывающий незримой сетью — однако теперь не столь явный. Фирэ осторожничал, словно что-то скрывая. За плечом его висел странный музыкальный инструмент, сделанный из куска черепа тура: длинные острые рога соединяла металлическая перемычка, а к их основанию тянулось девять туго натянутых струн.
Узнала Танрэй и большинство других бродяг. Все, как и Фирэ — в жалких лохмотьях, грязные, мокрые от пота.
Нищие раздвинулись.
Опершись на ствол большой акации, прямо на земле сидел Тессетен. И сразу чувствовалось, что среди этого сброда он главный.
Сетен почти не изменился. Как и сам Ал. В его голове прибавилось седины, его лицо все так же закрывали спутанные космы. И лишь лохмотья никак не вязались с его привычным образом. Ни он, ни Фирэ не походили на нищих. По крайней мере, в глазах Танрэй. Она помнила их такими, какими они были десять лет назад. Сколько теперь Фирэ? Тридцать? Он выглядит старше. Да и тогда, будучи совсем мальчишкой, он казался много взрослее.
Как случилось, что они скатились до нищенского состояния? Но разум подсказал женщине: сейчас может быть всё.
— А-а-а! Вот и вы, братишка и сестренка! — со смехом протянул Тессетен, и Танрэй не поняла, чего больше в этом смехе: печали или желчи. — Надо же, где свела нас судьба! Не ожидал, не ожидал! Не прогоните?
Ал повернулся к своим слугам, проигнорировав своеобразное приветствие Сетена. Танрэй видела, как, чуть поморщившись, муж сказал:
— Пусть останутся. Не выгонять их.
Сетен покряхтел, поднимаясь на ноги, и хохотнул:
— Ну, это в твоем духе, братец. Благодарю, благодарю за милость! Это бесподобно!
Не глядя на то, как старый друг пытается согнуться в поклоне, Ал запрыгнул в поданную колесницу.
Танрэй тоже подумалось, что такое решение очень характерно для ее мужа: скрепя сердце согласиться оказать поддержку, а после всем своим видом показывать, как ему это обременительно…
— Сыграй-ка, сынок! — Сетен подмигнул Фирэ, и тот, примотав цепь своего зверя к стволу акации, снял с плеча загадочный музыкальный инструмент.
Звонко и неожиданно красиво зазвучали тонкие струны.
— Ну, это слишком грустно для тако-о-ой встречи! — Сетен подошел вплотную к Танрэй, но она не отступила: ей вовсе не была противна грязь его лохмотьев.
Он слегка удивился — наверное, именно потому, что ожидал обратного. Фирэ заиграл знакомый развеселый мотивчик, и, потешая зевак, Сетен со своими «артистами» спел «И отныне будет в жизни все прекрасно» на языке ори.
Танрэй не находила в себе гнева за прошлое. Но ей было не по себе. В появлении здесь Тессетена и его шайки не было ничего хорошего. Ей казалось, что это неправильно. Зря Ал не попросил их убраться восвояси. Всем было бы легче.
Женщина отошла в сторону и прошептала Хэтте, чтобы та передала кому следует ее приказ: заняться гостями так, как полагается. Как бы там ни было, они ори, они соотечественники и… Впрочем, к чему оправдания? Танрэй хотелось, чтобы по крайней мере двоим из этой бродячей труппы было хорошо в ее городе.
* * *— Что ты собираешься делать с Тессетеном и его людьми, Ал? — Танрэй стрелой влетела в покои мужа, и его прислужники едва успели дать ей дорогу.
— Ничего. Что мне с ними делать? — Ал оторвался от чтения каких-то бумаг.
— Тогда почему ты не распорядился, чтобы с ними поступили, как с гостями?
— Потому что, если ты не забыла, много лет назад Сетен распорядился так, что с нами могли поступить как со смертниками.
— Для чего тогда ты их приветил?
— Они оританяне. Я не могу отказать равным на глазах у своих подчиненных. Это неэтично.
— В другое время мнение подчиненных тебя не интересует. Скажи лучше, что тебе хочется насладиться унижением Тессетена и Фирэ!
— Чего ты добиваешься от меня, Танрэй? Тебе есть, что сказать по существу?
— Ты выражаешься, как закосневший чиновник из провинций Оритана! Мне нечего сказать тебе «по существу», потому что я уже все сказала.
Танрэй села на стул, поправила натирающий лодыжку ремешок сандалии, а затем так же стремительно, как вошла, удалилась.
Ал выглянул в окно и приказал подать ему колесницу, запряженную свежими гайна. Спускавшаяся по ступенькам жена услышала это. Что ж, прежде он хотя бы говорил ей, куда уезжает…
* * *Выстиранная одежда, вернее, нищенское рванье незваных гостей под палящим солнцем высохло почти мгновенно.
Слегка вывесив тонкий розовый язык и тяжело дыша, на берегу озера лежала громадная кошка Фирэ. Она лишь сверкнула желтыми глазами на зацепившего ее по морде краем своей хламиды Тессетена и отвернулась. А он подошел к одевающемуся Фирэ.
— Ну и жара здесь! Даже Кула-Ори — ни в какое сравнение…
Молодой спутник мрачно покосился на высившиеся вдалеке, за озером, храмы Тизэ.
— Я предпочел бы не медлить, Учитель… — хрипловато сказал он.
Сетен продел руку в свой браслет, который вечность назад подарила ему Ормона, повертел запястьем, прилаживая украшение поудобнее.
— Еще не время, мой мальчик.
— Весть уже дошла до Таурэи? Я не могу видеть его…
— Не беспокойся. Из беседы слуг я узнал, что он сейчас уезжает на день или два.
— Тогда понимаю…
— Ух ты, ух ты, смотри-ка! — Тессетен нарочно дразнил зверя, а тот лениво лязгал зубами. — Что, тварёныш? Что?
Наконец кошка обозлилась и, громко рыкнув, бросилась на Сетена с выпущенными когтями. Тогда рыкнул и он, закрывшись любимым обликом, а потом слегка турнул зверя. Кошку отбросило в сторону.
— Ладно вам портить мне охранника!
— Каждая тварь должна знать свое место, — ответил Тессетен.
Глаза его из рубиново-красных стали черными, и вдруг резко посветлели.
Обиженно огрызаясь, зверь улегся на свое место. Сетен сел рядом и стал гладить кошку по огромной голове.
— Я хочу побывать в здешних постройках. Неплохо у Кронрэя получились вон те храмы, согласен?
Фирэ мрачно опустил голову:
— Тут я вам не попутчик, Тессетен.
Тот засмеялся:
— Симпатичная игра слов, ученик! Надо запомнить! А лучше — запиши. Что-то слаб я становлюсь на голову…
* * *Сетен почувствовал царицу еще задолго до того, как ее маленькие ножки ступили на плиты храма Двух Путников.
Он стоял между колоннами и задумчиво глядел в воду бассейна.
