Жюль Верн - Тайна Вильгельма Шторица
— Не делайте этого, мой дорогой,— убеждал я его как больного ребенка,— послушайте! Ваша встреча с этим пруссаком просто немыслима. Умоляю, не покидайте Рагз!
— Нет, месье Видаль,— настаивал капитан,— негодяй должен быть наказан.
— Он будет наказан рано или поздно, не сомневайтесь! — воскликнул я.— Доверимся полиции!
Капитан Харалан, хотя и чувствовал мою правоту, стоял на своем:
— У нас разные взгляды на случившееся. Оскорблена моя семья. И я отомщу!
— Это сделает правосудие.
— А если проклятый немец не вернется? Ведь губернатор подписал постановление о высылке. И возвращение Шторица теперь невозможно. Значит, мне нужно поехать туда, где он находится или находился, то есть в Шпремберг.
— Пусть будет по-вашему, только хотя бы дождитесь свадьбы сестры.— Я смирился, все мои аргументы были исчерпаны.— Потерпите немного, я первый поеду с вами в Шпремберг.
В конце концов гордый юноша пообещал скрепиться и пока остаться при условии, что после венчания я не стану противоречить и соглашусь сопровождать его в Шпремберг.
Время остановилось.
Полагая своим долгом успокаивать других, я не находил себе места от дурных предчувствий, не зная, откуда следует ждать неприятностей. Дом на бульваре Текей притягивал магнитом, и я частенько, помимо своей воли, оказывался рядом с ним.
После полицейского обыска там все оставалось без изменений: двери и окна закрыты, двор и сад пустынны. По бульвару фланируют[144] агенты, которые ведут наблюдение в этом районе — до бруствера[145] старинных укреплений и на прилегающих участках поля. Ни хозяин, ни его слуга не предприняли попытки вернуться в дом. И однако же, хотя это и походило на наваждение, вопреки тому что я твердил Марку и Харалану, вопреки тому, в чем убеждал себя самого, я нисколько бы не удивился, если бы из трубы над крышей показался дымок и бледное лицо мелькнуло за стеклами бельведера.
Жители Рагза не вспоминали о странной истории, но нас — доктора Родериха, моего брата, капитана Харалана и меня самого — продолжал тревожить призрак Вильгельма Шторица.
В тот день, тридцатого мая, в послеполуденное время я отправился к мосту на остров Швендор, чтобы перейти на правый берег Дуная. У дебаркадера[146] я оказался в тот момент, когда происходила высадка пассажиров с габары, прибывшей с верховьев реки. Вспомнились эпизоды моего путешествия, встреча со Шторицем, чувство резкой антипатии, внушенное им с первого взгляда, а затем — слова, произнесенные в то время, когда ему надлежало быть в Вуковаре. Несомненно, именно он произнес те угрожающие слова. Я узнал этот голос и в гостиной Родерихов. Тот же акцент, та же резкость, та же тевтонская[147] грубость…
Разглядывая пассажиров, прибывших в Рагз, я невольно искал среди них бледное лицо, странный взгляд, дьявольскую физиономию этого типа… Но, как говорится, наш сон только нам и снится…
В шесть часов, по заведенному обычаю, я уже сидел за семейным столом. Мадам Родерих показалась мне бодрее, чем накануне, почти преодолевшей свою депрессию. Марк был вполне счастлив возле невесты. Даже Харалан притих, может быть, был чуть-чуть мрачноват.
Я решил сделать невозможное, расшевелить этот маленький кружок, заставить позабыть неприятности, рассеять последнее облачко тягостного воспоминания. Мне помогла Мира, сиявшая в этот вечер теплом и радостью. Она уселась за клавесин и запела старинные венгерские песни, как бы желая стереть из памяти отвратительную «Песню ненависти», прозвучавшую в этой гостиной.
Расставаясь, она ласково улыбнулась мне:
— Так не забудьте же, месье Анри, завтра…
— А что будет завтра, мадемуазель? — прикинулся я непонимающим, целуя ручку юной чаровнице.
— Завтра — аудиенция у губернатора, получение «высокого соизволения», если употребить специальный термин…
— Ах, правда! Я совсем забыл! Это уже завтра?…
— И не забудьте, что вы — свидетель со стороны своего брата!
— Вы очень кстати напомнили мне, мадемуазель! Свидетель моего брата!… Надо же!
— Я уже замечала не раз, вы бываете иногда весьма рассеянным…
— Каюсь, каюсь! Но завтра я таким не буду, голову даю на отсечение. Лишь бы только Марк не забыл!
— За него я спокойна! Итак, завтра в четыре…
— В четыре, мадемуазель Мира? А я-то думал, что в половине шестого… Хорошо, я буду без десяти четыре!
— Доброй ночи, месье Анри!
— Доброй ночи, мадемуазель Мира, доброй ночи!
Наутро жениху предстояли приятные хлопоты. Он казался спокойным, и я отпустил его одного. Ну а сам направился в городскую ратушу.
Меня немедленно провели к месье Штепарку, и я справился у него, нет ли какой-нибудь новой информации.
— Все по-старому, месье Видаль! — ответил он.— Можете быть уверены, наш герой не появился в Рагзе.
— Он все еще в Шпремберге?
— Я могу утверждать только то, что он был там четыре дня назад.
— Вы получили достоверное сообщение?
— Да, через служебную почту немецкой полиции, она подтверждает этот факт.
— Это меня успокаивает.
— А меня — нет, месье Видаль. Этот оборотень — вот уж сущий оборотень! — вряд ли решится когда-нибудь пересечь границу…
— Тем лучше, месье Штепарк!
— Тем лучше для вас, но я как полицейский предпочел бы схватить его за шиворот и засадить в тюрьму! Быть может, это удастся попозже…
— О, лучше попозже! После свадьбы! Тогда ловите его сколько вашей душе угодно!
Я откланялся, благодаря детектива.
К четырем часам пополудни все собрались в гостиной особняка Родерихов. Две кареты стояли на бульваре Текей — одна для Миры, ее родителей и для друга семьи, судьи Неймана; другая для Марка, капитана Харалана, лейтенанта Армгарда, одного из его приятелей, и для меня. Месье Нейман и капитан Харалан были свидетелями у невесты, лейтенант Армгард и я — у жениха.
Как объяснил мне капитан, сегодня не будет венчания, только церемония, в некотором роде подготовительная. После получения губернаторского разрешения завтра может состояться церемония бракосочетания в кафедральном соборе. Жених и невеста, получившие губернаторское разрешение и еще не обвенчанные, уже крепко связаны друг с другом и в случае непредвиденных обстоятельств, помешавших заключению церковного брака, остаются верными обету безбрачия.
В истории феодальной Франции легко отыскать следы похожего обычая, имевшего в своей основе нечто патерналистское[148], ибо вождь или сюзерен выступает в роли отца граждан. В Рагзе подобная традиция сохранилась до наших дней.
