Юлия Власова - Каллиграфия
— Вход в параллельный мир! Феноменально! — воскликнула Лиза.
Джулия отнюдь не разделяла общего энтузиазма. Она была несколько удручена сложившейся ситуацией: из-за легкомыслия Росси двери в заповедный край могли навсегда для нее закрыться. Если уж Аризу Кей и берет с кого слово, то подразумевается, что слово это надо держать, а не трубить о саде на каждом углу. Если новость расползется по Академии, никто не поручится, что вскоре она не облетит весь земной шар. А против шестимиллиардного населения Аризу Кей вряд ли устоит…
— Внимание! — возвысила голос Венто. — Кхм, пока не случилось непоправимое… Обещайте мне… Нет, поклянитесь! Дайте нерушимую клятву, что ни при каких обстоятельствах не раскроете тайны сада. Поклянитесь держать язык за зубами. И ты, Франческо. Но тебя, боюсь, даже клятва не остановит.
— Там, где бессильно внушение, вполне сгодится скотч, — вставила Роза. — Или иголка с ниткой.
— Обойдемся и без варварских методов. Но учти, Франческо, если проболтаешься, не сносить тебе головы.
— Угу, — вякнул он.
В тот знаменательный ноябрьский вечер Мирей присягнула на верность Аризу Кей, как если бы та была Людовиком XVI; Роза с жаром пообещала, что скорее позволит сварить себя в кипятке, чем обмолвится о Волшебных Деревьях. Джейн дала честное «космическое» слово (в ее понимании, беспредельно честное), а Лиза сказала, что у нее в роду сплетники и болтуны вымерли еще к началу девятнадцатого века.
— Нам нужно как-нибудь назваться, — скромно заметила Джейн, когда с клятвами было покончено.
— Зачем? Чтобы выделиться? — въедливо поинтересовалась француженка. — По-моему, известности как раз и следует избегать. Мы же договорились действовать втайне.
— Так-то оно так, и всё же… Я не ставлю целью популярность. Название должно подбадривать нас самих. И пусть оно будет звучать только в нашем, узком, кругу. Знаете, как приятно…
— Ага, назовемся, к примеру, «Шестерка проныр и К.», — предложил Франческо, который с юмором всегда был на «ты».
— Ну, насчет «Шестерки проныр» всё ясно, а что такое «К.»? — удивилась Джулия.
— Да Клеопатра же!
— Остроумно, остроумно, — сказала Мирей, которая не упускала случая вставить в разговор свои два цента[13].
После того как были распределены обязанности, никто и думать не думал об учебе. Все беседы неминуемо сводились к предстоящей миссии, и старания, в прошлом направленные на выполнение практических работ в лаборатории, текли теперь в другое русло. Кристиан Кимура уже не раз замечал кого-нибудь из «Шестерки», бродящего по коридорам с многозначительным видом. Если ему попадались Джейн или Франческо, он приписывал их загадочность тем идеям, которые они, возможно, вынашивали, и очень надеялся, что идеи эти связаны с их курсовыми. С Джулией он виделся реже обычного, хотя под крышей белой пагоды встречи их были неизменны. Прежняя открытость ученицы уступила место отчуждению и холодности, и порой в ее речи звучали не нотки, а целые аккорды недоверия. День за днем она всё более отдалялась от синьора-в-черном, который никак не мог уяснить себе причину ее странного поведения. Но, быть может, то сказывалась унылость осенней поры?
* * *— История японской каллиграфии восходит к той эпохе, когда в страну пришли иероглифы из Китая, — повествовал Кристиан, наблюдая, как сосредоточенно Джулия переписывает столбцы из свитка. Этот потрепанный свиток, принадлежавший некогда династии Тан, выудила из закромов Аризу Кей.
Синьор Кимура с гордостью отмечал, как далеко его ученица продвинулась в искусстве письма, однако, казалось, Джулию его похвалы ничуть не трогали. Она обзавелась тем щитом равнодушия, каким время от времени прикрывался он сам, дабы не выдать своего истинного душевного состояния. Кристиан судил по себе: под восковой маской прячут чувства. Прячут замыслы и намерения. И только блеск в глазах способен выдать, каковы эти намерения…
— Принято считать, что до этого времени японцы своей письменности не имели. Периодически, однако, во времена подъёма национального самосознания в Новой Японии, в эпоху Мэйдзи и перед Второй мировой войной появлялись теории о существовании доиероглифической письменности, напоминавшей руническое письмо. Но подтверждения они не получили. Иероглифы попали в Японию через Корейский полуостров. Их проникновение началось в I–II веках нашей эры, однако достоверно говорить об использовании японцами иероглифов в качестве средства письма можно начиная с середины VI — начала VII веков.
Джулия кивала, делая вид, что слушает. Но, уж конечно, ее занимало другое. Кристиан всё бы отдал за то, чтобы проникнуть в ее мысли. Она никогда не была такой скрытной, она срывалась по пустякам, злилась, когда кисточка выскальзывала у нее из рук, а по временам вымещала гнев на рисовой бумаге. Теперь же ее словно подменили. Где та живость характера? Куда испарилась прежняя раздражительность? Положительно, если б она ничего не замышляла, это бы означало, что ее околдовали.
— Началом современной каллиграфии можно считать конец эпохи Тайсё, когда видные каллиграфы начали объединяться и создавать разные общества, проводившие большие выставки не реже раза в год. Одним из первых и самым известным было Нихон Сёдо Сакусинкай. С него некоторые исследователи начинают отсчёт каллиграфии нового времени. И сейчас он ежегодно собирает у себя дома деятелей искусства, дабы приобщить их к своему мастерству. Не правда ли, замечательно?
— Да-да, — проронила Венто.
— Джулия! — воззвал Кристиан. — Джулия, — сказал он чуть мягче, — очнись! Сёдо умер в прошлом веке. Я нарочно переврал, чтобы тебя проверить.
Она вздрогнула и посмотрела на него расширенными глазами.
— Признаться, я чувствую себя третьим лишним, помехой, тогда как ты, похоже, испытываешь потребность побыть наедине со своими мыслями. Ты как будто меня дичишься. В тебе произошла какая-то перемена…
— Она вам не по нраву? — наивно спросила девушка, откладывая кисть. — Что ж, тогда мы квиты. Ваша линия поведения меня также не устраивает. Вы корите меня за сучок, а бревна в своем глазу не видите.
— Объяснись, — потребовал тот, всё больше хмурясь.
— Очень просто. Почему вас гнетет присутствие детей в саду? Почему вы избегаете их общества? Почему вести о Клеопатре, которую мы, кстати, приютили в общежитии, вас тяготят? (И вы даже не пытаетесь этого скрыть!) Сознайтесь, вам не дает покоя чувство вины?
— Ты меня подозреваешь, не так ли? — ответил Кристиан вопросом на вопрос, догадавшись, куда она клонит. — Полагаешь, что я замешан в зверских преступлениях? Так вот, должен тебя разочаровать. Я чист, как утренние небеса.
