Леонид Платов - Искатель. 1970. Выпуск №3
Очень медленно Колесников возвращался к жизни. Он погружался в забытье, потом ненадолго приходил в себя и видел склонившиеся над собой хари эсэсовцев и слышал их грубые хриплые голоса.
Перед его глазами мелькали руки, поросшие рыжими или черными волосами, разматывались и сматывались бинты, проплывал поильник с длинным узким носиком. И где-то все время дробно-суетливо позванивала ложечка в стакане. Звон этот становился более явственным, беспокойным. Он врывался в уши, как сигнал тревоги.
Но и без того Колесников понимал, что опасность надвигается. Чем он лучше чувствовал себя, тем ближе, реальнее была эта опасность.
Пройдет еще несколько дней, и «сиделки» в черных мундирах выведут его за порог дома. Настежь распахнется вольер, где профессор проводит свои опыты. И тут уж несдобровать!
Он был еще так слаб, что зачастую путал явь и бред, явь и сны.
Ему чудилось, что Нина подходит на цыпочках и осторожно, не скрипнув пружинами матраца, садится на краешек его койки. И они разговаривают — напряженным шепотом, чтобы, не услышали «мертвоголовые».
Странные это разговоры, путаные, сбивчивые.
— Помнишь, я нагадал тебе в Крыму счастье?
— Да.
— И ты была счастлива? Я от души нагадал тебе.
— До сих пор помнишь про Крым?
— Еще бы!
— Не сердись на меня, Витя!
— Я не сержусь. Что поделаешь! Так вышло.
— Значит, все эти годы ты запрещал себе думать обо мне? И как — получалось?
Он молчит. Но во сне не отмолчишься. Во сне говорят только правду.
— Не очень получалось, — с запинкой отвечает он.
И прерывистый шепот над ухом:
— Я так рада, Витя.
Шепот делается напряженнее, тревожнее:
— Имей в виду, пришел тот, с тонким голосом! С ним еще двое. Они у твоей койки. Не открывай глаз, не шевелись!
И Колесников слышит над собой:
— Я вами недоволен, доктор! — Да, это он, тонкоголосый!
Ему отвечает второй — с почтительными интонациями.
— Слишком велика была доза, господин профессор. Любой другой на его месте…
— Знаю. Поэтому мне нужен именно он.
Вмешивается третий голос, грубый, хриплый.
— Вкатите ему, доктор, подбадривающего!
— Риск, штурмбаннфюрер. Он очень слаб.
— Он же нужен ненадолго.
И опять первый, тонкий, голос:
— Вы правы, Банг. Но живой! Зачем мне мертвый?
Колесников потихоньку пятится в спасительные недра забытья. Он один там. Плотно зажмурил глаза, чтобы не видеть сомкнувшейся вокруг темноты. Снова, будто сильным толчком, его выбрасывает на поверхность. Прислушался. Те же враждебные голоса над ним. И он поспешно уходит от них вглубь. А вдогонку несется шепот:
— Притворись больным, Витя! Не выдай себя ни словом, ни жестом! Будь осторожен!.
— Хорошо. Буду осторожен…
3Ложечка в стакане продолжала тревожно звенеть.
«Притворись больным!» — сказала Нина. Что ж, это неплохой совет. Отлеживаясь в лазарете, он не дает возможности профессору пользоваться «лучшим его точильным камнем». Небось лупоглазый злится-суетится, сучит ногами, покрикивает на подчиненных! Чего доброго, принимает капли от сердца!
И все же Колесников не был доволен собой. Зачем он разбил эту линзу-перископ? Черт попутал! Не выдержали нервы. Сорвался.
Батя, наверное, не сделал бы так. До конца проанализировал бы обстановку и лишь тогда принял решение.
Ну чего он достиг, расколотив эту дурацкую линзу? На время избавился от «прогулок» по саду? Но ведь у профессора есть и другие «точильные камни». Испытания лютеола продолжаются. Все дело в том, успеет ли профессор закончить эти испытания до подхода наших войск. Кажется, назван был Санкт-Пельтен? Далеко ли оттуда до места, где находится вилла-тюрьма? Сказано: «Русские близко…» Но «близко» — понятие растяжимое.
Неужели же профессор успеет? И на последнем, заключительном этапе войны нашим войскам придется столкнуться с лютеолом?
Колесникову представилось, как из раскрытых ворот сада вырывается ветер, пахнущий резедой. На крыльях своих он несет панику и безумие!
Предостеречь, предотвратить! Хотя бы за полчаса оповестить о готовящейся газовой атаке. На войне важен фактор, внезапности. А лютеол, как известно, набрасывается внезапно.
Что же делать? Бежать? Не удастся. Дом слишком хорошо охраняется.
И как добраться до своих? Нужно пройти незаметно сколько-то там десятков километров — по густонаселенной стране, битком набитой гитлеровцами. Вдобавок те отступают под натиском наших войск — стало быть, плотность обороны с каждым днем возрастает.
Несбыточный план!
Нет! Отсюда не спастись. Но можно и нужно спасти других!
Опыты над лютеолом не закончены? Их может закончить только профессор, изобретатель лютеола? Ну так он их не закончит. На пути отравленного ветра встанет подопытный девятьсот тринадцатый и не выпустит ветер из сада!
Колесников ощутил удивительное, блаженное спокойствие. Сомнениям и колебаниям конец, решение принято! Он вздохнул с облегчением.
«Мертвоголовый», дремавший у койки, с готовностью скрипнул табуреткой.
— Воды? Лекарство подать?
Колесников не ответил.
Обмануть врагов своей неподвижностью, притворной расслабленностью, убаюкать их внимание! Потом улучить время и однажды ночью, когда страж заснет, убить его и выскользнуть в коридор. Кабинет профессора где-то поблизости. Бесшумно добраться до него и…
А пока притворяться больным, лежать пластом, не отвечать на вопросы, лгать упорным молчанием!
Он так и сделал — затаился перед прыжком…
На следующий день — врач, осмотрев Колесникова, с неудовольствием покачал головой. Он предупреждал штандартенфюрера: не увлекайтесь, не перегружайте подопытного — выносливость человеческого организма имеет свои пределы!
Между тем Колесников набирался сил, таясь от врагов. Как бы невидимая пружина сворачивалась все туже внутри. Но никто не должен был до поры до времени знать об этой пружине.
Не спешить! Отпустить пружину только в нужный момент! По возможности все предусмотреть, учесть, рассчитать!
Он попробовал мысленно уточнить топографию дома.
Дом двухэтажный, с подвалом. В подвале движок, который работает почти беспрерывно — пол сотрясает мелкая дрожь. (Вот почему тревожно позванивала ложечка в стакане, который стоял на тумбочке у койки!) Под полом, в подземелье, варится, наверное, это адское варево — лютеол, который по мере надобности выпускают в сад.
Комната, превращенная в лазарет, находится на первом этаже. Окна зашторены, здесь круглые сутки горит электрический свет. По соседству размещается спальня эсэсовцев, откуда по утрам и по вечерам доносятся зычные голоса. За другой стеной кухня, где стучат ножами и тарахтят кастрюлями. Третья стена (с двумя завешенными окнами) выходит, надо думать, во двор. А за четвертой стеной — коридор.
