Николай Панов - Боцман с «Тумана»

— Старшина, — сказал Медведев, — нужно союзнику помочь… Если немцы его найдут, плохо ему будет.

Агеев пристально глядел на доски палубы, покрытые соляными пятнами и высохшей смолой.

Чего ж он тогда в эфире шумит? — хмуро сказал Агеев.

А что ему делать остается? Может быть, думает, что в русском расположении сел… Ведь он в тумане сбился…

Поблизости у нас три фиорда. Если все обойти, на это несколько дней уйдет.

Кульбин сдернул наушники. Вскочил с табурета. Необычайное возбуждение было на широком рябоватом лице:

— Товарищ командир, установил его место. Я радиопеленги взял. Он вот у этого фиорда сел, совсем от нас близко.

Нагнулся над развернутой картой, решительно указал точку.

А вы не ошиблись, радист?

Не ошибся! На что угодно спорить буду!

Придется помочь, — твердо сказал Медведев. — Лучше вас, боцман, никто этого не сделает.

А что, если пост рассекречу?

Пост рассекречивать нельзя. Действуйте смотря по обстановке. Если враги его уже захватили, тогда, ясно, ничего не поделаешь… Объясниться-то, в случае чего, с ним сможете?

Я, товарищ командир, как боцман дальнего плавания, на всех языках понемногу рубаю, — отрывисто сказал Агеев,

Глава девятая

ТРОЕ

И вправду, самолет сел в том месте, которое запеленговал Кульбин.

Он лежал на небольшой ровной площадке, окруженной хаосом остроконечных вздыбленных скал. «Ловко посадил его англичанин в тумане!» — с уважением подумал Агеев. Ошибка в несколько десятков метров — и врезался бы в эти плиты, мог разбить вдребезги машину.

Правда, и теперь самолет был поврежден: одна плоскость косо торчала вверх, другая уперлась в камень. На темно-зеленом крыле ясно виднелись три круга, один в другом: красный в белом и синем, на хвосте — три полоски тех же цветов. Опознавательные знаки британского военно-воздушного флота.

Но Агеев не подошел к самолету прямо. Подполз на животе, по острым камням. «Опять ватник порвал, зря зашивал…» — мелькнула неуместная мысль. Лег за одной из плит, наблюдая за самолетом.

На покатом крыле, в позе терпеливого ожидания, сидел человек в комбинезоне. Дул полуночник, клочьями уходил туман. Ясно виднелись высокая плотная фигура, румяное лицо в кожаной рамке шлема. Длинноствольный револьвер лежал рядом на крыле.

Вот летчик встрепенулся, подхватил револьвер. Вспрыгнул на крыло, шагнул в открытую кабину.

Стал постукивать передатчик в кабине. Летчик снова посылал сигнал бедствия. И опять он спрыгнул на камни, сел неподвижно, держа руку на револьвере. — Хелло! — негромко окликнул боцман.

Летчик вскочил, вскинул револьвер.

— Дроп юр ган! Ай эм рашн! —Эти слова боцман долго обдумывал и подбирал. Будет ли это значить; «Положите револьвер. Я русский»?

По-видимому, он подобрал нужные слова.

Поколебавшись, летчик положил револьвер на плоскость.

Боцман вышел из-за камней. Трудно передать тот ломаный, отрывистый язык — жаргон международных портов, с помощью которого боцман сообщил, что здесь территория врага, что он послан оказать англичанину помощь. Говоря, подходил все ближе, встал наконец у самого крыла самолета. Агеев закончил тем, что, несмотря на протестующее восклицание летчика, взял с крыла револьвер, засунул за свой краснофлотский ремень.

Летчик протянул к револьверу руку. Агеев радостно ухватил своими цепкими пальцами чуть влажную, горячую кисть.

— Хау ду ю ду? — произнес он фразу, которой, как убеждался не раз, начинается любой разговор английских и американских моряков.

Летчик не отвечал. Высвобождал руку, кивая на револьвер, протестуя против лишения его оружия, будто он не союзник, а враг.

Агеев пожимал плечами, примирительно помахивая рукой.

— Донт андестенд! [1] — сказал он, засовывая револьвер глубже за пояс.

И летчик перестал волноваться. Он весело захохотал, хлопнул боцмана по плечу. По-мальчишечьи заблистали выпуклые голубые глаза над розовыми щеками, маленькие усики, как медная проволока, сверкнули над пухлыми губами. Махнул рукой: дескать, берите мой револьвер. Он казался добродушным, покладистым малым, смех так и брызгал из его глаз.

Но боцману было совсем не до смеха в тот критический момент. Десятки раз в пути с морского поста обдумывал он, как должен поступить, если найдет незнакомца, и не мог ни на что решиться. Больше всего не хотелось приводить постороннего на Чайкин Клюв.

Не найти самолета? Пробродить по скалам и доложить, что поиски не привели ни к чему? Эта мысль забрела было в голову, но он отбросил ее с отвращением. Во-первых, приказ есть приказ, а во-вторых, боцман был уверен: захвати фашисты англичанина — убьют, несмотря на все международные правила, а может быть, примутся пытать…

Следовательно, первая мысль исключалась.

Нельзя было и отправить летчика одного через линию фронта. Это значило опять-таки отдать человека в руки врага. Ему не миновать всех патрулей и укреплений переднего края. И, еще не найдя самолета, Агеев сознавал: не бросит он летчика на произвол судьбы.

Но летчик, видимо, совсем не был уверен в этом. Может быть, за его внешней веселостью скрывалась тревога. Он заговорил раздельно и убедительно.

— Уиф ю! Тугевер! [2] — неоднократно слышалось в этой речи.

— Ладно, — сказал Агеев. — Кам элонг! [3]

Он стремительно обернулся.

В кабине что-то зашевелилось. Агеев отскочил в сторону, выхватывая из кобуры свой верный короткоствольный «ТТ».

Под полупрозрачным колпаком, тяжело опираясь на козырек смотрового стекла, стояла женщина в белых лохмотьях. Золотистые волосы падали на бледное лицо.

Так странно и неожиданно было это появление, что боцман потерял дар речи. Смотрел на женщину, не выпуская летчика из виду, и она глядела на них обоих большими серыми глазами; тонкие губы вздрагивали, как у ребенка, готового заплакать.

Единственное, что пришло Агееву на ум, — произнести по-английски какую-то вопросительную фразу.

— Я русская, — сказала женщина глубоким, испуганным голосом и прижала руки к груди. — Помогите, ради бога, я русская…

Легким движением, как-то не соответствовавшим его массивной фигуре, англичанин шагнул на крыло. Женщина отшатнулась.

— Вы-то как оказались здесь? — спросил Агеев.

Англичанин мягко и бережно взял незнакомку за локоть, помог выбраться из кабины. Бросил ей вполголоса несколько добродушно-недоумевающих слов.

— Я не понимаю, что он говорит. — Губы женщины снова задрожали, сухо блестели огромные глаза.

Летчик все еще поддерживал ее под локоть.

Как вы попали на этот самолет? Откуда он взял вас? — спросил Агеев.