Десмонд Бэгли - Золотой киль

В полной растерянности я произнес:

— По моим подсчетам получается один миллион шестьсот пятьдесят тысяч!

Курце удовлетворенно кивнул головой:

— Такая же сумма вышла и у меня. Но есть еще драгоценности. У меня были свои соображения насчет драгоценностей. Аристид был прав, когда говорил, что золото анонимно, а о драгоценностях такого не скажешь. Драгоценности несут на себе печать владельца, и их легко опознать. Мне казалось, что драгоценности лучше оставить в туннеле. Но к этому моих компаньонов надо было подвести постепенно.

Уокер сказал:

— Каждая безделушка по полмиллиона с лишним.

— Хорошо, допустим, полмиллиона каждая. Остающиеся сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов можно пустить на возмещение расходов. К тому времени, когда все завершится, мы потратим больше, чем вложили.

Я вернул разговор к тому, с чего начал:

— Так, значит, у нас триста тридцать слитков золота. Что с ними делать?

Уокер проговорил задумчиво:

— В доме есть подвал.

— Во всяком случае, это уже что-то.

Он продолжал:

— Знаешь, когда мы были в хранилище у Аристида, у меня появилась фантастическая идея. Я подумал, что оно напоминает хозяйство каменщика, в котором повсюду лежат кирпичи, почему бы нам не построить стену в подвале?

Я посмотрел на Курце, он — на меня, и мы оба расхохотались.

— Что в этом смешного? — жалобно спросил Уокер.

— Ничего, — с трудом выдавил я. — Просто здорово, вот и все.

Курце, ухмыляясь, сказал:

— Я могу быть великолепным каменщиком, если мне хорошо заплатят.

Кто-то заблеял у меня над ухом, и я оглянулся. Рядом с нашим столиком торчал уличный продавец лотерейных билетов и протягивал мне толстую пачку. Я отмахнулся от него, но благодушный как никогда Курце примирительно сказал:

— Нет, парень, надо взять один. Подстраховаться не мешает.

Билет стоил сто песет, мы наскребли эту сумму, сложив вместе сдачу, лежавшую на столе, после чего вернулись на квартиру Меткафа.

На следующий день мы всерьез принялись за работу. Я оставался на яхте, готовя «Санфорд» к длительному плаванию и терроризируя поставщиков. К концу недели яхта была укомплектована и готова плыть хоть на край света.

Курце с Уокером занимались отделочными работами в доме, восстанавливая лодочный ангар и слип, наблюдали за рабочими, которых они нашли благодаря любезной помощи Меткафа. Курце приговаривал:

— Проблем не будет, если обращаться с местными туземцами так же, как со своими аборигенами на родине.

Я не был уверен в его правоте, но дело, казалось, подвигалось.

К тому времени как вернулся Меткаф из очередного таинственного вояжа, мы полностью закончили подготовительную работу и были готовы к отплытию. Я не стал заранее ничего говорить Меткафу, полагая, что чем меньше он будет знать, тем лучше.

Поставив «Санфорд» в ангар, я отправился на судно Меткафа. Рыжеволосый мужчина, поливавший из шланга палубу, сказал мне:

— Вы, должно быть, и есть Халлоран, угадал? А я Крупке, правая рука Меткафа.

— Он здесь?

Крупке отрицательно замотал головой.

— Он ушел с вашим другом… как его… с Уокером. Сказал, чтобы я показал вам все, если вы прибудете на борт.

— Вы американец, я угадал?

Он заржал.

— Точно, я из Милуоки. Не хотелось возвращаться в Штаты после войны. Мне двадцати еще не было — совсем щенок. Я и подумал тогда — раз дядя Сэм оплатил мне дорогу, нужно этим воспользоваться.

Вероятно, перебежчик, подумал я, и потому не смог вернуться в Штаты, хотя там, возможно, уже давно прошла амнистия для дезертиров. Я не знал, правда, насколько положения гражданских законов соответствуют военным. Из осторожности я ничего не сказал — ренегаты самолюбивы и иногда оказываются невероятными патриотами.

Ходовая рубка, которую Крупке назвал палубной, была хорошо оборудована. В ней размещалось два эхографа, один — с самописцем. Блок управления двигателем находился прямо под рукой рулевого, а лобовые окна были снабжены экранами Кента на случай плохой погоды. Были там и большей приемопередатчик морского типа, и радар.

Я положил руку на дисплей радара и спросил:

— Какой у него радиус действия?

— У него несколько диапазонов, — объяснил Крупке, — выбираешь наиболее подходящий. Сейчас покажу.

Он щелкнул тумблером и повернул ручку настройки. Через несколько секунд экран засветился, на нем возникло крошечное изображение гавани. С помощью вращающейся антенны можно было обозревать все пространство гавани. Даже «Санфорд» была видна — грязноватое пятнышко средь множества других.

— Этот для ближнего наблюдения, — объяснил Крупке и снова щелкнул тумблером. — А это максимальный диапазон — пятнадцать миль, но отсюда, из гавани, много не увидишь.

Изображение береговой стороны стало размытым, а со стороны моря я отчетливо увидел двигающееся пятнышко.

— Что это?

Он взглянул на часы.

— Наверное, паром из Гибралтара. Он сейчас за десять миль отсюда — можно определить по сетке координат на дисплее.

— Такая штука незаменима при ночных подходах к берегу.

— Конечно, — ответил американец. — Нужно только сравнивать экранное изображение с картой. И неважно, что нет луны или туман.

Хотелось бы иметь такую установку и на «Санфорд», но на паруснике трудно будет ею пользоваться — слишком много линий от оснастки яхты попадет в обзор антенны. Да и мощности у яхты не хватит.

Я оглядел рубку.

— Имея такое оборудование, можно обойтись без большого экипажа, даже если судно большое, — сказал я. — Сколько человек у вас?

— Да мы с Меткафом можем и вдвоем управиться, — ответил Крупке, — особенно далеко мы не ходим… Но обычно мы берем с собой еще одного человека — того марокканца, который дежурит у вас на «Санфорд».

Я пробыл на фэамайле уже довольно долго, но Меткаф с Уокером так и не появились, пришлось мне вернуться в квартиру Меткафа. Курце был уже там, где остальные — никто не знал, и мы пошли обедать вдвоем.

Покончив с едой, я сказал:

— В ближайшее время будем отправляться. Все, что нужно, мы сделали, и дальше задерживаться тут — только впустую тратить время.

— Да, — согласился Курце, — впереди, что ни говори, не увеселительная прогулка.

Мы вернулись на квартиру, где по-прежнему было пусто, если не считать слуг. Курце прошел в свою комнату, а я решил дождаться Уокера и, сидя в кресле, просматривал журналы. Около десяти часов я услышал, что кто-то вошел, и поднял глаза.

От бешенства во мне все закипело. Уокер был пьян — вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздернул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал: