Виталий Мелентьев - Одни сутки войны
— Лебедев! — вдруг окликнул командарм. Майор подскочил к нему. — Ты мне врал, что их там двое?
— Что докладывали…
— Странно… Как же они вдвоем — понимаешь, вдвоем! — такой громидор устроили? Очень странно… — Он помолчал, расстегнул еще пуговицу на кителе и пошарил пухлой рукой по груди. — Ну ладно. Потом разберемся.
14
Они шли осторожно, прислушиваясь и примериваясь к каждому шагу. Ничего подозрительного: ни шороха, ни треска ветвей, ни чужой речи — не слышалось. Все глушил, забивал неистовый птичий щебет. И чем ближе подходили они к опушке разнолеска, что стоял за полем, возле которого попали в засаду разведчики, тем сложнее, прекраснее и громче разливался птичий хор. Стараясь проникнуть сквозь эту звуковую стену, они напрягали слух — от этого болело в висках и звенело в голове.
— Нет, не могу! — рассердился Сутоцкий. — В глазах… темнеет.
Андрей приостановился, встрепенулся.
— Слушай, и запах какой-то уж… слишком.
Странно, блуждая в прифронтовых лесах, готовясь к выходу в тыл, они ни разу не отмечали сложных запахов входящего в силу леса. А здесь, в густой, влажной, низинной чащобе, необыкновенно сильный, сладкий, мутящий сознание аромат припозднившейся черемухи и каких-то цветов, может папоротников, вызывал головную боль. В других местах черемуха давно отцвела, а тут она еще кружила пьянящей метелью, как остаток тех, зимних метелей, что застряли в этом сыром разнолеске и задержали зиму недели на две.
— А знаешь, — тряхнул головой Андрей, словно освобождаясь от пахучего наваждения, — швабы, в принципе, тоже люди…
— Ну и что?
— А то, что они тоже слушают… Больше того, они ждут нас с фронта и не прислушиваются, что в тылу…
— Ну и что?
— А то, что можно действовать посмелее. Не так уж затаиваться.
Аромат черемухи дурманил голову, и Николай Сутоцкий с трудом понимал Матюхина. Они пошли быстрее. Постепенно ломота в висках прошла. Может быть, поэтому они не услышали, а увидели врага — рассеянный вечерний свет преломился на кристалликах автомобильных фар. Они постояли, прислушиваясь и присматриваясь. Потом юркнули в чащу и стали выползать к опушке.
В тылу моторизованной колонны они осмотрелись. Машины, большие, с могучими поднятыми задами — рессоры, наверно, новые, — под брезентом, стояли полукругом. Некоторые из них забрались в кустарник возле опушки, выставив из него ребристые радиаторы и фары, другие скрылись в дубраве, и только пять машин маячили среди поля. Шоферы там, видно, попались опытные, потому что прикрыли машины срубленными деревцами, и теперь, в сумраке, они казались купами деревьев.
Позади полукружья засады маячила командирская машина — зеленое небо четко рассекалось вздрагивающей на неслышном ветерке антенной.
Дисциплина в немецкой армии всегда была крепкой. И сейчас разведчики не увидели ни бесцельно бродящих солдат, не услышали говора или смеха, почти обязательных там, где собирается столько молодых и здоровых мужчин. А собралось их здесь, судя по машинам, не менее батальона. Не видно было ни одного огонька, хотя наверняка многие солдаты курили. Только едва слышно, то затихая, то возникая вновь, над засадой проплывал сдержанный, чуть картавый шумок: говорили шепотом. Этот шумок можно было принять за шелест леса, перекрытый неистовым птичьим пением.
Матюхин и Сутоцкий лежали в густых зарослях не то орешника, не то жимолости, прислушивались и приглядывались, прикидывая, что сделать, чтобы предупредить идущих на верную смерть своих ребят-разведчиков: они были убеждены, что командование обязательно пошлет в тыл разведывательные группы. И как ни прикидывали, приходили к одному выводу: нужно завязать бой. Обстрелять мотострелков, поднять заваруху, а потом сбежать в глубь леса. У них было одно преимущество — внезапность. Пока противник очухается, пока развернет боевые порядки и начнет преследование, сделать можно немало. Тем более что первый удар будет наноситься с тыла, из-за машин, по которым немцы стрелять не осмелятся.
Когда решение было принято, Матюхин и Сутоцкий успокоились. Теперь главное не упустить время.
Они рассчитали правильно: разведгруппы пойдут через несколько часов. Когда в лесу сгустится зеленая тьма. Но они не знали, что сложный путь, по которому шло на утверждение решение командования немецкой группы убыстрить события, уже подходил к концу. Пока Матюхин и Сутоцкий лежали и переживали одну, вернее, две неприятности — комаров, забивавшихся даже под капюшоны маскировочных курток, и страстное желание закурить, чтобы хоть как-нибудь отогнать дремоту, — пришел утвержденный новый план немецкого командования. И когда сквозь птичий хор издалека донесся первый взрыв танкового мотора, они не то что не услышали, просто не обратили на него внимания. Раз есть войска, значит, хоть где-то да должен время от времени взреветь двигатель. Может быть, механик проводил регулировку или профилактику и теперь, окончив работу, проверял машину. Но когда фыркнул другой двигатель, потом сразу два, разведчики насторожились. Гул моторов приближался. Он слышался позади, где-то справа и слева.
Работу вот этих, уже более близких двигателей и засекли «слухачи», которые выползали к переднему краю противника, чтобы наблюдать, что у него делается. Спустя некоторое время они доложили об этом своим командирам, и пошло их донесение по инстанциям наверх, к командарму…
Не зная об изменившейся обстановке, Матюхин и Сутоцкий одновременно поняли значение и опасность моторных взрывов, потому что весь этот длинный день то и дело думали за противника, становились на его место, насколько позволяли их военные знания и опыт. Что-нибудь предпринять, чтобы помешать этой, теперь уже, казалось, неотвратимой махине, что разворачивалась далеко позади, они не могли, но оба, не сговариваясь, лихорадочно перебирали варианты и отбрасывали их. Последний шанс — пробиться к линии связи и нахально предупредить своих — отпадал: услышав первые их слова, враг наверняка отключит линию и сообщит, что в тылу бродят русские.
В разгар этих лихорадочных поисков, когда оба понимали, что никто их не упрекнет, если они ничего не придумают, Сутоцкий заметил, как от командирской машины отделилась тень и бросилась к засаде.
Потом произошло что-то непонятное: к командирской машине метнулись уже три тени, затем две из них вернулись обратно и вокруг них собрались другие. Потом все разбежались, и безмолвные, дисциплинированные солдаты поднялись с земли, вышли из своих укрытий и растянулись в четкую, довольно густую цепь. Фланги этой цепи скрывались в темноте, и поэтому цепь казалась особенно длинной и опасной.
