Том Эгеланн - Разорванный круг

— Да.

— Я только что получил твое сообщение.

— Да. — Она вздыхает. — Надеюсь, что я не… — Она опять вздыхает.

— Грета? Что случилось?

— А? Нет, ничего.

— Ты словно не в себе.

— Это из-за таблеток. Ты можешь перезвонить позже?

— Здесь написано, что дело срочное.

— Да. Но я… Сейчас неудачный момент.

— Грета? Кто такой Чарльз де Витт?

Она начинает кашлять. Кашель с хрипом. Она бросает трубку на стол. Я представляю себе, как кто-то стучит ей по спине. Через какое-то время она поднимает трубку и шепчет:

— Перезвони позже.

— Грета, тебе плохо?

— Ни-че-го, пройдет.

— У тебя кто-то есть?

Она не отвечает.

— Позвони врачу! — настаиваю я.

— Все — прой-дет.

— Кто у тебя?

— Малыш — Бьорн, — я — не — могу — сейчас — говорить.

Она кладет трубку.

Жизнь научила меня всегда быть настороже. Погруженный в себя альбинос умеет воспринимать тончайшие оттенки интонации. Даже сквозь потрескивание телефонной линии, которая проходит от Бейсуотера в Лондоне до улицы Томаса Хефтю в Осло по подземным кабелям и через телекоммуникационный спутник на стационарной орбите, я ощущаю страх Греты. Она мне лгала.

Я ложусь на кровать и включаю телевизор. С помощью пульта переключаю каналы.

Час спустя я звоню Грете еще раз. Она не отвечает. Я принимаю душ, смотрю по телевизору конец старинного сериала «Старски и Хатч»,[40] потом еще раз набираю номер. Насчитываю двадцать гудков.

Целый час читаю книгу, которую написал папа вместе с Ллилевортом и де Виттом. Это плохое снотворное. Их выводы настолько ошеломляют, что я начинаю сомневаться, всерьез ли это. В конечном счете, утверждают они, если будет обнаружен Ларец Святых Тайн, общественный порядок на земле переменится. Но, соблюдая обычную осторожность ученых, они добавляют столько оговорок, что их рассуждения теряют всякий смысл.

Когда я дохожу до страницы 232, из книги выпадает письмо. Написано от руки. Дата — 15 августа 1974 года. Подпись отсутствует. И нет указаний, кому оно адресовано. Сначала мне кажется, что письмо от отца. Почерк такой же, как у него. Но неужели это возможно? Впрочем, я узнаю его обычные закругления под буквами g и j и характерную черточку над u. В своем письме он сообщает о планах экспедиции в Судан. И все же я чего-то не понимаю. Почему папино письмо попало в книгу, которая двадцать пять лет простояла на полке у Греты?

В ночи что-то есть.

Я всегда стараюсь быстро заснуть, чтобы скорее наступило утро. В темноте все пропорции искажаются. Я чувствую себя больным. Дневные заботы предстают в виде неразрешимых проблем.

Я должен чувствовать усталость. Истощение сил. А я лежу, широко раскрыв глаза, и вглядываюсь в темноту гостиничного номера. За окном тянется непрерывный поток машин. Громко кричат гуляющие туристы. Я думаю о Грете. Я думаю о ларце, который спрятал у Рогерна. Я думаю о профессоре Ллилеворте, профессоре Арнтцене и Майкле Мак-Маллине. Я думаю о папе и маме.

Но больше всего я думаю о Диане.

В половине третьего ночи я внезапно вскакиваю и зажигаю настольную лампу. Еще не проснувшись совсем, я набираю номер Греты.

В маленькой стране, в маленьком городе, в квартире района Фрогнер без конца звонит и звонит телефон.

Есть приятные пробуждения. От поцелуя в щеку. От пения птиц. От звуков скрипичного квинтета Шуберта до мажор. От пыхтения лодочного двигателя.

Но в большинстве случаев причины пробуждений неприятные. Вроде звонящего телефона.

Хватаю телефонную трубку.

— Грета? — бормочу я.

На часах четверть девятого. Я проспал.

— Мистер Белто? — спрашивает женщина.

Ее голос мне смутно знаком, но я не успеваю сообразить, чей он.

— Да?

Она выжидает.

— Я из Лондонского географического общества.

Голос напряженный, холодный, недружелюбный. И в ту же секунду в голове возникает образ злой фурии за письменным столом. Любительница садомазохистских развлечений оставила кожаную юбку и хлыст дома, облачилась в шикарный секретарский костюм и снова обрела командирские ноты в голосе.

— Да?

Она опять выжидает. Этот разговор ей неприятен.

— Похоже, возникло недоразумение.

— Неужели?

— Это вы спрашивали о… Чарльзе де Витте?

Злобная ухмылка появилась на моих губах.

— Я ужасно сожалею… — Она произносит это так сухо, что слова ее можно резать на части, а буквы превращать в порошок. — Похоже, что у нас в действительности работает один Чарльз де Витт.

— Да что вы говорите? — Я наслаждаюсь ее унижением, разыгрывая изумление.

Она стиснула зубы и шумно втягивает воздух. Я в восторге.

— Вероятно, вы забыли о нем? — спрашиваю я.

Она слегка покашливает. Я прихожу к выводу, что рядом кто-то стоит и слушает.

— Мистер де Витт хотел бы с вами встретиться. К сожалению, его нет в Лондоне в настоящий момент, но мы ожидаем его возвращения утренним самолетом. Он попросил меня договориться с вами о встрече.

— Как приятно. А может быть, и вам принять участие во встрече? Заодно и вы бы с ним познакомились? — Это моя беда. Иногда я становлюсь слишком саркастичным.

Она пропускает последнюю реплику мимо ушей.

— Не могли бы вы прийти в…

— Секундочку! — перебиваю я. Хочу, чтобы мою скромную персону оценили. Иногда в меня словно бес вселяется. — Мистер де Витт может связаться со мной, когда приедет. Я очень занят.

— Мистер Белто! Он настаивал, чтобы я с вами до…

— Вы ведь будете так любезны, что дадите ему номер гостиничного телефона. Я буду дома во второй половине дня или вечером.

— Мистер Белто!

— Портье примет сообщение.

— Но…

— И пожалуйста, передайте от меня привет! Я с нетерпением жду от него весточки.

— Мистер Белто!

С громким смехом я спускаю ноги на пол. В чемодане нахожу трусы, носки и рубашку. Одеваюсь, потом звоню Грете. Меня больше не удивляет, что она не отвечает.

Иду в туалет. В моче чувствуется запах спаржи из вчерашнего ужина. Я очень удивился, когда узнал, что очень немногие могут заметить запах спаржи в моче. Я с удовольствием отмечаю все черты, которые делают меня уникальным.

— А! Загадочный мистер Болто!

Энтони Лукас Уинтроп-младший — невысокий толстяк с круглой, как шар, лысой головой. Булькающий смех делает его похожим на клоуна, которого наняли развлекать избалованных детишек на дне рождения в высшем свете. Он протягивает мне руку. Коротенькие пальчики напоминают мохнатые сардельки с золотыми кольцами. Глазки весело подмигивают мне, лицо источает сердечность и отеческую заботу.

Я ему не верю. Из-за голоса.

Бабушка с вязанием проводила меня по широким мраморным лестницам на третий этаж и привела в длинный коридор с колоннами, где гулко раздавались шаги и негромкие голоса. За углом приемная Уинтропа.

Он встречает меня и проводит в свой кабинет.

Это не кабинет. Это вселенная.

Вдали, у арочных окон, я различаю контуры письменного стола. В другом конце, у двери, стоит гарнитур мягкой мебели. А между ними плавают туманности, кометы и всякие черные дыры.

— Неужели вы вообразили себя Господом Богом? — спрашиваю я с язвительной усмешкой.

Он неуверенно смеется:

— Я астроном. По профессии.

Он взмахивает руками со смущенным выражением лица, пытаясь объяснить, почему его кабинет превратился в модель космоса.

Не так давно я прочитал в одной газете заметку об интернациональной группе астрономов. Они открыли при помощи радиотелескопа странное небесное тело на расстоянии тридцати тысяч световых лет от Земли. Довольно далеко, одним словом. Это тело, по-видимому, испускает материю, передвигающуюся со скоростью, которая выше скорости света. Если их наблюдения соответствуют истине, то это разрушает наиболее абстрактный принцип современной науки — превышение скорости света невозможно. Эта новость стала сенсацией на конгрессе в Гамбурге. Но так как для газет такая абстрактная вещь, как скорость света, не очень интересна, об этом больше не писали.

Мы бредем по Солнечной системе и углубляемся в дальний космос, минуем созвездие Кентавра и туманность Андромеды и подходим к его письменному столу. От моих шагов галактики начинают дрожать и позванивать на нейлоновых нитях.

— Я слышал, что вы сегодня встречаетесь с Чарльзом де Виттом?! — спрашивает он.

— О, разве в этом мире еще остались тайны?!

Нервно посмеиваясь, Уинтроп усаживается на неожиданно высокий конторский стул. Я опускаюсь на стул, столь же неожиданно низкий. С таким же успехом я мог бы сесть на пол. В припадке злости размышляю о том, что за блестящим письменным столом даже клоун может возвыситься до Бога.