Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
— А ты сам умеешь играть?
— Так, самую малость. Вольф в свое время настоял, чтобы я занимался музыкой, — ответил Тео, в задумчивости нажимая то одну клавишу, то другую. Разрозненные звуки мягко тонули в полумраке, притаившемся в углах музыкального зала.
— А сыграй что-нибудь?
Тео нерешительно коснулся клавиш, точно подбирая шифр к тайному замку. Инструмент встрепенулся. Лука, не отрывая взгляда, следил, как от прикосновения чутких пальцев Тео рождаются звуки музыки, и не мог избавиться от ощущения, что инструмент ластится к брату, как старый преданный пес.
— Здорово, — искренне восхитился он. — Миа… тоже любит музыку.
— Кто?.. — переспросил Тео, словно очнувшись.
— Слушай, а давай в саду прогуляемся? — внезапно предложил Лука.
— Что? Сейчас? Ночь же.
— Да ладно, сна все равно ни в одном глазу. Там ночью хорошо. Даже лучше, чем днем. Людей нет. Дышится свободно. И звезды. Ну так что?
— Вольф после похищения настрого запретил мне выходить без охраны, — неуверенно потянул Тео.
— Брось, ты же не один. Ты со мной. И это — не дремучий лес, а дворцовый парк, где каждая травинка — под прицелом тысяч камер.
— Хорошо. Только погоди минутку, я захвачу куртку. Мы же просто прогуляемся?
— Есть идея получше: проберемся на кухню за хлебом и ветчиной и устроим полуночный пикник.
В глазах Тео разгорелся огонек.
— Ты серьезно? Не шутишь? Настоящий пикник? С костром?
— Ну разумеется. Что за пикник — без костра?
Они по-шпионски проскользнули на кухню, набрали припасов и выбрались в ночной сад. В траве звонко пели цикады. Гроздья алмазных звезд царственно сияли на черном бархате неба. Ласковый ветер приносил запахи трав.
— Роскошная ночь, — выдохнул Тео.
— Идем, покажу один укромный уголок. Готов спорить, ты о нем и не знал, хотя прожил тут всю жизнь.
Они пробежали по росистой траве и нырнули под густые заросли акации.
— Даже и не скажешь, что мы — посреди города, да? — мечтательно прошептал Тео, щурясь на пламя костерка, который Лука развел под сенью раскидистой старой липы. — Так тихо.
Лука подбросил в огонь еще несколько сухих веточек.
— Знаешь, я всегда мечтал — вот так, с братом… Хорошо все-таки, что ты нашелся.
Лука усмехнулся.
— Ну ты… не слишком-то привыкай. Мы с Вольфом условились, что я останусь только до осени.
— До осени? Но почему? Но ведь это теперь и твой дом тоже. Разве здесь плохо?
Лука рассмеялся.
— В сравнении с нашей каморкой в Гамбурге тут и вправду неплохо. Но, видишь ли, у меня другие планы на жизнь.
— Планы?
— Ну да. Поступить в колледж, наняться матросом на трансатлантический лайнер…
— Ты — Вагнер. Твое место — здесь, — убежденно сказал Тео.
— Ой, да брось, хоть ты не начинай всю эту канитель про фамильное предназначение, — отмахнулся Лука. — Я знаю свое место.
— Вольф говорит, ты совсем не глуп и вообще показываешь поразительно высокую успеваемость, учитывая…
— Слушай, я не тупой, ясно? — вспылил Лука.
— Да я…
— Если хочешь знать, я учебу бросил вовсе не потому, что… Я даже выиграл грант на обучение в гимназии святого Веренфрида — это так, к слову, — Лука помолчал, сердито ломая ветки и бросая в костер. Тео замер, боясь даже повернуть голову, чтобы не спугнуть откровенность брата неосторожным словом или взглядом. — Йоана была так счастлива! «Ты вытянул счастливый лотерейный билет, мой мальчик», — твердила она. Помню, в первый день всех учеников гимназии собрали после уроков в актовом зале: в полутьме тихо жужжал проектор, и на огромном, во всю стену, экране мелькали волшебные картинки: благочинные мальчики в отутюженной форме с двумя рядами серебряных пуговиц изучали в колледже морское дело. О, я готов был отдать правую руку, чтобы хоть ненадолго оказаться на месте любого из них! Потом фильм закончился, вспыхнул яркий свет, и директор произнес прочувствованную речь: мол, учитесь прилежно, дети, — каждый год лучший ученик выпуска получает грант на обучение в колледже за счет пожертвований попечительского совета гимназии, имена лучших из лучших навсегда выбиты в зале славы. В тот вечер я твердо решил: мое имя тоже должно быть там. И, надо сказать, учеба давалась мне легко. Только вот друзей в новой школе я так и не завел. Зато у меня появился свой фан-клуб: громила Томас и его приятели каждый день подкарауливали меня после уроков, чтобы хорошенько поколотить. Иногда мне удавалось улизнуть — я прятался и выжидал, пока им надоест выслеживать меня. Однажды, когда я после очередной потасовки собирал высыпавшиеся из рюкзака учебники, вытирая разбитый в кровь нос, ко мне подошел парнишка. Худощавый, сутулый, невзрачный, старше меня на пару лет. Он помог мне подняться. Он не пытался как-то утешить меня. Он вообще был неразговорчив. Как и я. Зато промыл и залепил пластырем ссадины — в его рюкзаке нашлась целая аптечка. Он сказал: «Ты — новенький, и еще не знаешь правил. Нельзя выделяться. Нельзя отвечать на уроке — по крайней мере, не каждый раз. Нельзя получать слишком уж высокие отметки. Иначе они не отвяжутся». «Плевать я на них хотел! — прошипел я. — Я поступлю в колледж и всем утру нос!» Он поднял на меня огромные печальные глаза. «Колледж — не для таких, как мы. Это сказки для маленьких. И чем быстрее ты это поймешь, тем меньше тебя ждет разочарований». Петер Фольк — так его звали. У него был самый высокий средний балл в параллели, но в школьных коридорах его провожали только улюлюканье и тычки. Он преподал мне важный урок, и я запомнил его на всю жизнь: в моем мире быть умником — непростительная глупость.
Глава 13
В следующие дни Лука почти не видел отца, как и Вольфа, который всюду сопровождал мессера, как серая тень. Весь заведенный порядок в резиденции разом изменился, словно переписанный безумным птичьим профессором, и совершенно сбитый с толку Лука уже не мог сообразить, пора отправляться спать или переодеваться к очередному торжественному приему, которые следовали непрерывной тоскливой чередой. Иногда он сбегал в сад, надеясь встретить Мию и перекинуться хотя бы парой слов. Лука так и не решился завести с ней разговор о глухоте, но Миа как-то почувствовала, что он узнал о ее болезни, и это так и не проговоренное обоюдное знание сплотило их, как заговорщиков. Частенько Лука приносил какую-нибудь безделицу, найденную во дворце Вагнеров. Ему нравилось, как распахивались ее глаза, когда она завороженно разглядывала сломанную музыкальную шкатулку, истрепанный томик со стихами или перчатки из тончайшего, как паутинка, кружева — старые вещи особенно притягивали ее. А еще Миа ужасно любила
