Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста
— Маркиз де Кевр принял католическую веру в одно время с Генрихом Четвертым и требовал того же от молодого человека, прежде нежели он сделается его зятем; тот отказался; свадьба расстроилась; маркиз сделался неумолимым врагом графа де Монбрена, которого между тем почти воспитал. Давнишняя, глубокая дружба превратилась в страшную ненависть. Видите, я все рассказываю?
— Да, все, что говорит хроника, — иронично заметил капитан.
— Конечно. Грянуло восстание Истребителей; Стефан де Монбрен сделался их вождем с единственной целью отомстить маркизу.
— О, это уже гнусная ложь! — вскричал капитан, стукнув кулаком по столу.
— Может быть, капитан, но не забудьте, что я ведь только повторяю слухи.
— Да, да! — машинально согласился он. — Продолжайте, Фаншета.
— Не лучше ли не говорить больше? — необычно мягко сказала она.
Капитан посмотрел на нее со странным выражением.
— Нет, Фаншета, — возразил он, сделав умоляющий жест, — я хочу, я должен все выслушать! Лучше мне знать, до какой степени злобы может дойти человеческая глупость.
— Извольте, если вы этого требуете.
— Я не требую, а прошу, Фаншета.
— Хорошо! Так хроника прибавляет, что графу Монбрену, неизвестно, каким образом, удалось похитить несчастную дочь маркиза де Кевра, и, когда она от него освободилась, она была возвращена отцу…
— Ну, дальше! Что же вы остановились? — воскликнул он прерывающимся от тяжелого внутреннего волнения голосом. — Ведь я говорю вам, что все хочу знать!
— Похититель Луизы де Кевр хладнокровно, подло обесчестил ее. Она носила под сердцем доказательство этого ужасного злодейства, совершенного титулованным дворянином, который, несмотря на то что низко упал в общем мнении, сохранил, однако, в глазах всех репутацию хотя очень вспыльчивого, необузданного человека, но честного и великодушного.
Капитан, опустив голову на руки, несколько минут неподвижно сидел, подавленный, казалось, горем, которого не мог или не хотел показать. Когда он поднял голову, лицо его было бледно, как мертвое, и глаза какие-то рассеянные.
— Как же, Фаншета, — насмешливо произнес он, стараясь улыбнуться, — вы говорите, что эта молодая женщина была обесчещена? Ведь граф де Фаржи женился на ней?
— Да, — жестко подтвердила трактирщица, — потому что по неизреченной благости Божьей рядом с преступником
всегда найдется и человек доброй души. Мадмуазель де Кевр благородно призналась во всем графу де Фаржи, и он все-таки женился на ней, во-первых, чтоб не отравлять последних минут умиравшего от раны маркиза, а во-вторых, потому, что его благородной душе было невыносимо видеть такое незаслуженное несчастье.
Он скрыл страшную тайну, любил и воспитал ребенка обольстителя, как свое родное дитя; это была девочка; он выдал ее замуж за графа дю Люка и, умирая, завещал ей все свое состояние. Вот, капитан, — горько прибавила она, — история, которую вы заставили меня вам рассказать.
Наступило долгое, грустное молчание.
Грипнар и его жена значительно переглянулись.
Капитан был бледнее смерти. Глаза сердито бегали, бесцельно оглядываясь вокруг; на лбу выступили капли пота; рука судорожно сжимала ручку ножа.
— Да, — произнес он наконец, — граф де Фаржи был достойным уважения человеком. Дочь его не знает о своем происхождении?
— Кто бы ей об этом сказал? — поспешила ответить Фаншета. — Мать ее умерла от стыда и горя, дав ей жизнь; а граф слишком любил ее, чтоб довести до отчаяния таким открытием.
— Все это прекрасно! Бог сжалился над матерью, так как она была не виновата; но разве отец не имеет права ждать любви от своего ребенка?
— Какой отец? — холодно спросила Фаншета.
— Да этот Стефан, граф де Монбрен?
— Ведь вы знаете, капитан, что недостаточно произвести на свет несчастное, беспомощное дитя, чтоб называться его отцом; заботы о ребенке, жертвы, которые приносятся для того, чтоб воспитать и устроить его, наконец отцовские права, которые можно громко заявить перед всеми, вот что составляет звание отца. У мадам дю Люк был только один настоящий отец — граф де Фаржи.
— Но если бы вдруг явился тот, другой и, справедливо или несправедливо, заявил о правах, которые он за собой предполагает?
— Он не только сделал бы дурное дело, — отвечала Фаншета, — но даже подлость, преступление.
— Преступление? — вскричал капитан, приподнявшись и сверкнув глазами на мужественную женщину.
— Конечно, — спокойно подтвердила она, — и вы, я уверена, разделите мое мнение.
— Не думаю, — глухо прошептал капитан, снова опускаясь на стул.
— Да, он совершил бы преступление, — повторила Фаншета, — потому что из эгоизма — не скажу, из алчности — навсегда разбил бы счастье двух существ, которые ему ничем не обязаны, совершенно чужды, свято любят друг друга и в свою очередь имеют детей, которых подобное открытие если б не погубило, так сделало бы несчастными. Впрочем, этого и быть не может, не станем же об этом говорить!
— А! — угрожающим тоном сказал капитан. — Отчего же так, Фаншета?
— Оттого, капитан, — медленно и холодно проговорила она, прямо глядя ему в лицо, — что граф де Монбрен, которого мы с мужем хорошо знали и очень любили, был честный, мужественный человек и благородный господин; в минуту заблуждения он мог совершить преступление, но неспособен был бы на такое гадкое, низкое дело, о котором вы говорите. — Кроме того… он умер.
— Умер! — воскликнул капитан.
— Он должен быть умершим! — холодно заключила Фаншета, продолжая пристально глядеть на своего гостя.
Капитан опустил голову, несколько раз провел рукой по лбу и, схватив стоявший перед ним полный стакан вина, залпом выпил его.
Муж и жена все с большей тревогой глядели на него.
Авантюрист поставил стакан на стол и заставил себя улыбнуться.
— Вы правы, мои добрые друзья, — объявил он по-прежнему твердым, слегка насмешливым голосом, — граф де Монбрен умер, умер! Его никогда больше не увидят; так будет лучше для всех; пусть же графиня дю Люк живет спокойно! Они молоды, любят друг друга, будущее кажется им ясным, безоблачным; они заслуживают счастья! Э-э, parbleu! — прибавил он, смеясь. — Не я им могу помешать. Давайте говорить о чем-нибудь повеселее; тема всегда найдется, черт подери!
Опять звонко зачокались стаканы, быстро наполняясь и осушаясь, и как будто бы померкшая веселость снова расцвела на лицах друзей.
— Капитан, — обратился к нему Грипнар, — так как мы опять развеселились, позвольте мне предложить вам один вопрос.
— Сколько угодно, кум.
— Хорошо! Представьте себе, что меня страшно мучает любопытство.
