Михаил Федоров - Искатель, 2014 № 06
Какой-то поэт… я не силен в литературе и не помню автора, но сказал он так: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Или мысль. Мы постоянно меняем распределение вероятностей событий в мире, даже сейчас это происходит. Очень редко попадаем в резонанс, и событие, которое мы себе желаем, но считали маловероятным, действительно происходит с нами.
Вы понимаете, к чему я веду? Конечно! Доктор Гамов вычислил изменение распределения вероятностей, при котором исцеление миссис Джефферсон сместилось с далекого хвоста распределения в самый центр, в купол. Чрезвычайно маловероятное стало практически неизбежным. Миссис Джефферсон поправилась, врачи в шоке: такого никто никогда не наблюдал, но факт есть факт — спонтанная реабилитация, чрезвычайно редкий, почти невозможный случай…
Что? Да, детектив. Вы сделали правильный вывод. Думаю, вы понимаете теперь, почему я не включил эту часть в свое экспертное заключение. Я очень хотел бы, детектив, чтобы этот разговор остался сугубо между нами. Вы умный человек и понимаете причину.
Да, вы правы и в этом: если кто-то сделал открытие, значит, наука уже к этому подошла. Если бы не Эйнштейн, принцип относительности открыл бы кто-то другой. Пуанкаре, например. Все так, но я бы не хотел…
Сам? Видите ли… Доктор Гамов был теоретиком, он и не стал бы экспериментировать с функциями распределения, если бы не беда, произошедшая с любимой женщиной. Тут уж он был вынужден… А я… Да, я проверил расчеты, я могу повторить их в любой момент. Но я этого не сделаю. Слава богу, у меня все в порядке: кафедра, должность, семья, публикации, авторитет… Надеюсь, что и у вас, детектив, все нормально в жизни. Вот видите, как хорошо… Не хочу приумножать хаос.
Что? Об этом я тоже думал, конечно. Скорее всего — нет, доктор Гамов не жертвовал собой. Он любил Габриэль, безусловно, но не думаю, что до такой степени, чтобы… Просто… Сейчас это невозможно вычислить, понимаете? Вы выбираете событие и рассчитываете такую функцию распределения, чтобы вероятность этого чрезвычайно маловероятного события увеличилась на много порядков. Это вычислить достаточно просто, да. Но доктор Гамов прекрасно понимал, что при этом меняется форма всего распределения. Другие чрезвычайно маловероятные события смещаются в центр — и наоборот. И это уже не рассчитаешь, пока, во всяком случае. Думаю, что и потом не удастся — хаос нарастает, и распределение становится все более сложным из-за включения событий, которые еще вчера были невозможны в принципе…
Да, именно так: если исключить заведомо невозможное, то оставшееся и будет истиной, какой бы невероятной она ни казалась. Старик Холмс прав, конечно…»
* * *Детектив Сильверберг проводил Бернса до выхода. Оба молчали — все было сказано, личных отношений между ними не возникло, говорить было не о чем. Физик детективу не нравился, физика детективу не нравилась. Дело никогда не будет закончено, останется привычным «висяком», каких много, и от занудных объяснений Бернса ничего не изменится ни в формулировках, ни в уже написанном обращении к окружному прокурору с просьбой о продлении срока расследования.
Бернс протянул Сильвербергу руку, но детектив сделал вид, что не заметил. Или действительно не заметил, мысли его витали в пространстве, а взгляд остановился на облаке, висевшем в небе за окном и похожем на пухлую кошачью морду.
— Наверно, наш разговор записывался? — спросил Бернс. — Я бы не хотел, чтобы… Это не вошло в текст заключения и…
— Нет, — буркнул Сильверберг. — Записываются официальные допросы подозреваемых и свидетелей. А вы… — он помолчал, подыскивая наиболее правильное определение, — гость.
Бернс кивнул. Он хотел поскорее уйти, но не мог не задать вопрос, все время вертевшийся на языке.
— Вы так и не сказали… И в прессе этого не было… Только то, что удар нанесен секачом, и что сам Николас… доктор Гамов не мог это сделать. Но экспертиза должна была показать, как конкретно…
— Секач висел на доске над мойкой. Доктор Гамов стоял у стола и нарезал овощи в салат. Повернулся спиной, хотел зажечь газ в плите. Секач слетел с доски, описал в воздухе кривую, и острие вонзилось доктору в затылок. Баллистики уверяют, что иного варианта не было, но и это произойти само по себе не могло.
— Не могло… В принципе?
— В принципе возможно, что те часы над дверью вдруг свалятся, при падении ударятся о косяк, и если кто-то в это время откроет дверь, траектория изменится, а вы в этот момент повернетесь, и часы попадут вам точно по носу…
— В принципе возможно, но практически невероятно, верно?
— Доктор Гамов умер от потери крови, — сообщил детектив. — Если бы его нашли через несколько минут или даже через час, его можно было спасти.
— Вы хотите сказать…
— Я все думаю над вашими словами, доктор. О функции этой. О том, как управлять вероятностями. Доктор Гамов хотел спасти любимую женщину. Вы уверены, что он не понимал, чем это грозит именно ему? Вы сказали, что самоубийцей он не был, и даже ради любимой…
— Мне так кажется. Насколько я его знал. То есть, он понимал, что вероятность выжить (чрезвычайно малая!) миссис Джефферсон связана с вероятностью (еще меньшей!) ему умереть, ведь оба они участвовали в этой игре вероятностей, они были близки… Но одно дело — рассчитать изменение формы кривой и изменение вероятности одного события, и совсем другое — двух и больше. Он понадеялся на… вы понимаете…
— И обоим дико, невероятно повезло, — мрачно закончил детектив. — Ей повезло жить, ему — умереть.
«Достойная эпитафия», — подумал Бернс и взялся, наконец, за ручку двери.
— Берегите себя, доктор, — сказал ему в спину детектив. — Жизнь, вы знаете, скоро станет совсем непредсказуемой.
* * *Сильверберг и Розенфельд сидели в баре и пили пиво. Долго уже сидели, молчали, отдыхали, думали, обменивались взглядами, усмехались, качали головами — вели немой разговор, прекрасно понимая друг друга.
— Да, — вспомнил эксперт, — ты разобрался с уборщицей? Ну, которая…
— Конечно! — Детектив допил очередную кружку и промокнул салфеткой усы. — Она приходила к Гамову убирать по вторникам и пятницам. Утром в пятницу у нее случился приступ радикулита, не могла разогнуться. К вечеру все прошло. Врач, к которому женщина обратилась в понедельник, сказал, что никакого радикулита у нее нет в помине, а приступ… ну, мало ли, всякое случается…
— Иными словами, если бы не этот неожиданный, необъяснимый, чрезвычайно маловероятный приступ…
— Миссис Роджерс, как обычно, постучала бы в шестнадцать часов в дверь Гамова, не услышала бы ответа, открыла бы дверь ключом, который у нее был, прошла бы на кухню за шваброй и тряпкой, как делала всегда…
