Сергей Гусев - Лодка за краем мира
Берроуз присоединился к старшему помощнику, мичману Стени, и еще четырем матросам, оказавшимся на плоту. Мичман помог капитану застегнуть на спине красный спасательный жилет, в то время как матросы оттолкнули плот от борта уходящей под воду субмарины. Капитан занял место на носу, достал карту и компас, карандашом поставил на карте крестик, отметив место катастрофы. Прикинул расстояние до островов – получалось никак не меньше ста двадцати миль. Потом велел поставить маленький парус, чтобы не изматывать людей бессмысленной греблей по волне. Их плавание в неизвестность, а, скорее всего, на тот свет, начиналось.
* * *С момента отплытия прошло около двух часов. Место катастрофы совсем скрылось из виду. Два других плота с субмарины были иногда видны за гребнями волн, остальных, похоже, нарастающая буря разметала в разные стороны. Волны становились все больше, порой захлестывая через хлипкие борта. Дождь лил сплошной стеной, и матросам приходилось постоянно вычерпывать воду со дна плота за борт. Ветер бросал ледяные брызги в лицо, за воротник, в рукава, всюду, куда только мог добраться.
Убрали парус, потом закрепили весь груз на палубе плота. Берроуз велел матросам привязаться к лееру борта, на случай если плот перевернется или кого-нибудь сбросит волной в море. Когда все приготовления были завершены, к Берроузу подсел мичман Стени и сквозь нарастающий шум ветра спросил:
– А что, капитан, выберемся мы из этой передряги, или пойдем на корм морским гадам? И не дожидаясь ответа, продолжил, – Я так думаю, что если нас республиканский рыбак или какой-нибудь ихний рейдер не подберет, нам тут кранты. Считай, уже мы мертвецы, хотя и живые покамест.
Берроуз, стер ладонью брызги со лба и посмотрел с укором на мичмана:
– Отставить глупые шутки, мичман. Мы еще с Вами поплаваем, разве это шторм! Так, легкое волнение в тазу, где белье стирают! Вам ли не знать, не первый год на Императорском Флоте обитаетесь.
Стени улыбнулся широкой белозубой улыбкой:
– Так то мы были на субмарине и завсегда могли в море нырнуть. А тут что? Того и гляди, рогатая морская черепаха нас своим брюхом расплющит и не заметит. Валы-то какие, Вы поглядите, капитан! Балов семь уже почти, а то и восемь. Уже скоро больше домов будут, что стоят в имперской столице. А там дома-то, дома – целых пяти, а порой и шести этажей!
– Я Вам так скажу, мичман: мне гадалка в молодости сказала, что сколько бы я ни плавал, не потонуть мне. Хотя умру я и не своей смертью, но совсем не на море. Так что, держитесь крепче, Стени! Когда буду на следующую субмарину набирать экипаж, отправлю Вас в училище – будете старшим механиком при машинах, попомните мои слова, – с уверенностью в голосе произнес капитан.
– Эх, капитан, Ваши бы слова, да морскому духу в уши! Или что там в его рыбьей голове есть, – ответил мичман.
В следующую минуту волна, пришедшая с левого борта, с грохотом обрушила водяную лавину на плот, перевернув посудину брюхом вверх. Людей словно спички из коробка выкинуло за борт, разрывая крепкие тинковые веревки. Нехитрая поклажа была вышвырнута стихией в море, вслед людям, словно ее и не было.
Берроуза бросило в мутную темень, наполненную воздушными пузырьками, остатками водорослей и песком. Течение потащило его вниз, в глубину водоворота. Первое чувство, охватившее его, было – преодолеть, вынырнуть скорее, оттолкнуться, наверх, к воздуху, туда, к пусть и невидимому за тучами солнцу. Но пучина упрямо тянула и тянула в глубину, он пытался грести что есть силы в попытке вырваться. С каждым усилием, с каждым гребком кислорода в легких становилось все меньше. Хотелось открыть рот и вдохнуть, но разум останавливал первобытные инстинкты. Сердце, отбивая безумную дробь ударов в висках, готово было вот-вот вырваться из груди. Но спасение не приходило. Казалось, само Великое Небо отвернулось от него, решив отдать водам реки, отделяющей живое от мертвого. Сознание медленно угасало, свет вокруг потемнел, а вместе с ним пропал и грохот шторма.
Вода, словно бы ожидая такого исхода и не желая убить свою жертву немедля, отступила, и в метре над ним показалась серая мгла облаков. Спасательный жилет мягко выдавил своего обладателя на поверхность, сквозь полуугасший разум он сделал вдох, чувствуя как капли дождя падают ему на лицо. Воздух – он мог дышать, и в этом было спасение.
Он не помнил, как и когда к нему подплыл мичман, как он тащил его за веревки спасательного жилета. Не помнил, как Стени вливал ему в горло коньяк из маленькой фляжки, дожидаясь, когда пройдет очередной вал, а следующий еще будет только набирать силу. Он очнулся только, когда шторм уже начал утихать, и предзакатное солнце показалось над морем.
Все, что сумел спросить он мичмана: где плот, матросы? Услышав ответ, он закрыл глаза. Разум погрузился в сон, отказываясь бороться за жизнь. Казалось, безвременье длилось всего лишь минуту.
Пока на его голову не вылился ушат соленой ледяной воды, и его тело не содрогнулось от пронизывающего холода, и он не осознал, что он лежит на твердой поверхности. Потом кто-то незнакомый, со страшным ливейским акцентом, произнес:
– Очухивайся быстрее, каналья! Скажи спасибо, что мы тебя выловили…
* * *Двое стоявших над ним были одеты в темно-зеленную с красными нашивками форму республиканской береговой охраны. Один из них – мужчина средних лет с аккуратной окладистой бородкой, второй, еще совсем юный безусый матрос, держал в руках пустое ведро. Судя по всему, он и опорожнил только что его содержимое на капитана. Сам Берроуз лежал на железной палубе на полубаке корабля в одной нижней рубашке. Брезентовую куртку и теплый свитер с него, по-видимому, стянули, когда обыскивали. Но самое худшее было, что нигде рядом не было его непромокаемого рюкзака с документами и картами.
Бородатый, заметив, что Берроуз пришел в себя и пытается осмотреться, заулыбался, подморгнул молодому матросу и сказал:
– Ха, говорил я тебе – очухается! Глазами лупает по сторонам, что твоя баба! Там слабых на флот не берут. В общем, ты ему руки-то свяжи покрепче, пока он не сиганул опять за борт. Пусть он тут на палубе полежит полчасика, оклемается на воздухе, а потом тащи его в кубрик, в тот самый, на вторую палубу. Скажи коку, чтобы принес ему чего-нибудь горячего поесть, да выпить. Да проследи, чтобы кубрик надежно был закрыт. А я пойду поговорю со вторым, тот вроде воды поменьше наглотался.
Через полчаса два дюжих матроса подняли под руки Берроуза и оттащили его на нижнюю палубу, в одноместную каюту на корме. Затолкав его в тесное помещение, один из матросов развязал веревки, связывавшие его руки. Ничего не говоря, протянул белую полотняную рубаху и брюки и промычал что-то невнятное, указав на его промокшую робу. Берроуз не стал сопротивляться, переоделся в чистое платье и сел на белую простыню кровати. Его неумолимо клонило в сон, шум волн за бортом убаюкивал. Здоровяк сгреб в охапку его отсыревшую одежду и вышел прочь.
