Песах Амнуэль - Искатель, 2013 № 10
Может ли быть, что за эти восемь месяцев кто-то сумел сделать то, что получилось сегодня у меня? Дорштейн? Вряд ли, он далек от прикладных применений. Шведер? У него не хватит физической интуиции.
О чем я думаю? Соперники, конкуренты… Я смог, и только что случившаяся склейка — убедительное доказательство.
Страх накатывает волной. Так страшно мне было только в детстве, когда однажды мама оставила меня играть во дворе. Вбежала огромная собака, показавшаяся мне, пятилетнему, ужасным чудищем из андерсеновской сказки о солдате: глаза размером с тарелку. Собака была черной, как дьявол, каким я представлял его, не понимая, кто такой дьявол «на самом деле». Я сполз с качелей, а собака медленно приближалась и смотрела на меня с тупой угрюмой злобой. Некуда скрыться. Некого звать. Невозможно отвернуться, не смотреть на приближавшуюся смерть. Я не понимал, что означает «смерть». Кошмар заполнил двор, улицу, город, вселенную…
Не помню, что было потом. Собаку отогнали? Ушла сама? Ничего не помню. Только кошмар — как клип из фильма ужасов.
Когда сознание не подчиняется разуму, оно во власти инстинктов. Подсознательного. Бесконечное число идентичных миров склеивается и хаотически выдавливает реальность. Мою.
Страх — хаос. Ненавижу хаос. Особенно в себе.
Страх отступает. Я сумел с ним справиться, или что-то отогнало огромную черную собаку с глазами-тарелками? Мне кажется, я вспотел, но это не так, иначе завопил бы сигнал тревоги (или что там сигнализирует об изменении моего состояния).
Страх порой делает человека отважным. Парадокс? Мне как-то рассказывал Джейк Стро, который в молодости провел год и триста семьдесят шесть дней (он всегда называл точное число) в Афганском корпусе, когда службу (правда, не в их полку) проходил принц Генри. «Если мне не было страшно, — рассказывал он, — я тупо выполнял приказы, я был робот. А когда накатывал страх, мог действовать сам, со страху как-то пошел один на десяток талибов и… не помню, что было потом, мне рассказали… я их всех сделал».
Сознательное желание дает сильнейший пинок эмоции страха перед предстоящим, тогда и происходит переход — что-то в мозгу перестраивается, может, это душа, может, нейронные связи, определяющие работу мозга, как квантового компьютера. Понятия не имею, что происходит физически, но чем сильнее страх, тем, похоже, точнее происходит переход.
Мои мысли, всплеск ужаса занимают двадцатую долю секунды, внутренние часы работают исправно.
Этот идентичный мир, если я правильно задал тензор; должен быть ближе по свойствам к исходному. А может, нет.
Прислушиваюсь. Дверь, видимо, приоткрыта, прохладный воздух тянется струйкой из коридора, и я слышу: кто-то быстро проходит мимо палаты, кто-то с кем-то довольно громко разговаривает в конце коридора — мужчина и женщина, почему-то не по-английски… и не по-русски… этого языка я не знаю. Что-то африканское.
Я в идентичной реальности, где в клинике Джона Рэдклиффа говорят по…
Испугаться и — прочь!
Но мне не страшно. Знаю, что выбрал правильно. Двое в коридоре умолкают и после короткой паузы переходят на нормальный английский, слышу каждое слово.
— Двенадцать кубиков внутривенно, и проследи за температурой. (Голос мужчины, и я вспоминаю — интерн Баур, родом из Ганы, замечательный человек, чуткий, из него получится прекрасный врач, он обычно приходит ко мне рано утром, перед обходом, проверяет состояние — все по-прежнему, — вздыхает, жалеет меня.)
— Хорошо, Юни, не забудь — в семь у кафетерия. (Женский голос я узнаю тоже: сестра Вини, они оба из Ганы, в Англию приехали вместе, точнее — одновременно, в рамках программы «Медицина — миру» или что-то в этом духе, о программе я слышал очень немного, началась она несколько лет назад, я тогда не интересовался ничем, кроме инфинитной математики.)
Голоса приближаются. Вини и Юни проходят мимо палаты, я отвлекаюсь и не слышу отдельные слова, но воспринимаю их эмоции, взаимное дружеское притяжение. Почему-то понимаю, что притяжение именно и только дружеское.
И кто-то из них — возможно, оба — знает то, что хочу узнать я. Хорошо, если бы они вошли, встали по обе стороны кровати и заговорили о том, что меня интересует. О том, что им известно, а мне нет. Но они уходят по коридору, и я перестаю их слышать.
Не слова, сказанные ими, подсказывают решение. Эмоции. В этом идентичном мире мысли скрыты, но эмоции понятнее слов. Проходя мимо палаты, Вини бросила взгляд в полуоткрытую дверь, увидела меня (только ноги) и — нет, не пожалела, а возмутилась. Не первый раз. Но что-то мешало ей высказаться вслух.
Она знает. Смогу узнать и я.
И успокаиваюсь. Я никогда не был так спокоен. И так взволнован тоже не был. И еще мне страшно, конечно. Спокойствие, взволнованность, страх, уверенность. Может ли совместиться — четыре в одном? Страх позволил мне полностью раскрыть подсознательное, и я, такой, каким был до аварии, я, любивший Алену больше всего на свете, я, обожавший Леру, я, лучше всех на этой планете понимавший и понимающий суть исследований идентичных реальностей в инфинитной математике, сейчас я нахожусь в четырех идентичных мирах одновременно (в моем субъективном времени, конечно, поскольку при склейках идентичных миров понятие реального времени исчезает, становится величиной неопределенной и не определимой).
В моем времени, повторяю я, чтобы свыкнуться с этой мыслью и стараюсь не пытаться вспомнить то, что снесет мне крышу: себя в шести идентичных мирах. Мне и сдвоенная память доставила неприятные минуты. Хорошо, что я забываю ненужное, как только перехожу в новую идентичную реальность.
Я сделал это. Они должны быть здесь — все шестеро. Лера. Алена. Гардинер. Симмонс. Миссис Куинберн. И Кейт.
И первой придет Лера.
Она уже прихо… Не здесь.
Я ничего не смогу понять, если Лера не будет сидеть рядом, держать меня за руку, шептать слова, которые мне нужны, и желать самого хорошего, что она может пожелать самому близкому человеку на свете.
Дверь приоткрыта, и Лера на мгновение остановится в коридоре, оглянется, она привыкла, что дверь в мою палату всегда закрыта, но сегодня все не так, сегодня и в ее жизни все идет не так, как раньше.
Шаги. Каблучки. Лера. Я уверен в этом.
Она на мгновение замирает перед полуоткрытой дверью, оглядывается по сторонам (я так предполагаю), тихонько протискивается в палату, закрывает за собой дверь, и собачка тихонько тявкает. Звук заставляет Леру вздрогнуть, она взволнована, только что поссорилась с Кеном.
Запах духов. Лера.
Она медленно проходит к столу, показания на экранах успокаивают ее, показания не меняются уже двести тридцать семь дней, на экраны можно не смотреть.
