Роберт Стивенсон - Новые арабские ночи
— Тысячу раз прошу у вас извинения! — говорил мистер Моррис самым миролюбивым тоном. — Хоть я поступаю и круто, но я уверен, что вы на меня не будете сердиться. В таком большом городе, как Лондон, инциденты случаются на каждом шагу, и наша обязанность всячески их предупреждать. Говоря откровенно, я боюсь, что вы почтили мой дом вашим присутствием исключительно по ошибке. Я даже и не помню, как вы вошли. Позвольте поставить вам вопрос прямо, без дальних околичностей — между джентльменами достаточно одного слова: как вы думаете, в чьем доме вы здесь находитесь?
— В доме мистера Морриса, — с чрезвычайным-смущением отвечал гость, не зная куда ему деваться от конфуза.
— Мистера Джона или мистера Джемса Морриса? — допытывался хозяин.
— Не могу вам сказать, — отвечал несчастный гость. — Я с ним лично тоже не знаком, как и с вами.
— Я теперь вижу все, — сказал мистер Моррис. — На этой улице живет мой однофамилец. Наверное, полисмен может сказать вам в точности номер его дома. Я очень благодарен тому недоразумению, которое познакомило меня с вами и дало мне возможность довольно долго наслаждаться вашим обществом. Я буду надеяться, что мы еще встретимся с вами на более правильной почве. А теперь я не буду больше задерживать вас вдали от ваших друзей… Джон! — прибавил он возвысив голос. — Помогите этому джентльмену отыскать свое пальто.
И с самым любезным видом мистер Моррис проводил гостя до дверей на лестницу, сдав его на попечение дворецкого. Когда он, возвращаясь в гостиную, проходил опять мимо окна, Брэкенбюри слышал, как он облегченно вздохнул. Очевидно, он избавился от тяжелой задачи, угнетавшей его нервы.
С час еще продолжали подъезжать извозчики, привозя новых гостей, так что на каждого удаляемого старого гостя являлся всякий раз новый, и число гостей не уменьшалось. Но потом приезды сделались реже и, наконец, совсем прекратились, хотя процесс удаления продолжался. Гостиная начала пустеть. Баккара прекратилась, за неимением банкомета. Некоторые распрощались с хозяином по собственному почину, а с оставшимися мистер Моррис удвоил свою любезность.
С самыми ласковыми взглядами и с самыми любезными словами переходил он от группы к группе, напоминая даже не хозяина, а хозяйку, потому что в его приветливости было что-то мягко-женственное, очаровывавшее все сердца.
Когда гости поредели, поручик Рич вышел из гостиной на минуту в вестибюль подышать свежим воздухом, но как только он переступил через порог первой приемной, то был страшно поражен изумительным открытием. С лестницы исчезли все тропические растения. У садовых ворот стояли три мебельные фуры; лакеи выносили из дома всю обстановку; многие из них уже надели верхнее платье, как бы собираясь уходить. Сцена напоминала конец деревенского бала, для которого все было взято на прокат. Тут было над чем призадуматься поручику. Сначала сплавили гостей, которые далеко не были настоящими гостями; теперь расходились лакеи, которые едва ли были настоящей прислугой.
— Неужели весь этот дом — одна фальшь? — думал поручик. — Неужели он вырос как гриб, в одну ночь, и исчезнет до наступления утра?
Выждав удобную минуту, Брэкенбюри вбежал на второй этаж. Там оказалось то, что он ожидал. Он обошел все комнаты и нигде не нашел ни признака мебели, ни малейшей картины на стенах. Хотя дом был отлично отделан заново, оклеен хорошими свежими обоями, но видно было, что в нем не только не живут теперь, но и не жили никогда. Молодой офицер с удивлением вспоминал, какою эта дача представлялась уютной, благоустроенной и гостеприимной снаружи, когда он к ней подъезжал. Весь этот маскарад должен был стоить огромных денег.
Кто же был этот мистер Моррис? С какой целью вздумал он разыграть на одну ночь роль домовладельца в западном углу Лондона? И для чего он затаскивал к себе в гости первых попавшихся людей с улицы?
Брэкенбюри спохватился, что ушел чересчур надолго, и поспешил вернуться в гостиную. Многие успели без него разъехаться. Считая с ним и с хозяином, в гостиной, где только что перед тем было так людно, оставалось только пять человек. Мистер Моррис встретил его с улыбкой и сейчас же встал со стула.
— Теперь как раз время, джентльмены, — сказал он, — объяснить вам, какую цель я имел в виду, завлекая вас к себе позабавиться. Я уверен, что вы провели у меня вечер не особенно скучно, но я вам скажу откровенно, что я имел в виду не ваше развлечение, а собственную пользу. Мне хотелось помочь самому себе в одной очень несчастной случайности. Господа, — продолжал он, — вы все здесь джентльмены, за это ручается ваша внешность; и никакого другого ручательства мне больше не нужно. Говорю откровенно: я имею обратиться к вам с просьбой об одной очень опасной и очень щекотливой услуге. Я называю ее опасной, потому что вы до известной степени рискнете вашей жизнью; я называю ее щекотливой, потому что я попрошу у вас полнейшего, абсолютнейшего молчания обо всем, что вы увидите и услышите. Такая просьба со стороны лица, совершенно для вас постороннего, должна показаться вам странной до комизма. Я это знаю сам. Я знаю сам и потому прибавляю: если кто из вас находит, что он слышал достаточно и что больше слушать не следует, тому я готов пожать на прощанье руку с пожеланием покойной ночи и доброго успеха во всех его делах.
На это обращение сейчас же отозвался очень высокий и сутуловатый брюнет.
— Вполне одобряю вашу откровенность, сэр, — сказал он, — и что касается меня, то я ухожу. Никаких возражений я не делаю, но не скрою, что вы внушаете мне самые подозрительные мысли. Сам я ухожу, как я уже сказал, но мне хотелось бы и другим посоветовать, чтобы они последовали моему примеру, а между тем вы, по всей вероятности, полагаете, что я на это не имею права.
— Напротив, сэр, я буду рад всему, что бы вы ни сказали, — отвечал мистер Моррис, — потому что серьезность моего предложения неоспорима, и преувеличить ее нельзя.
— Что вы скажете, джентльмены? — спросил высокий мужчина, обращаясь ко всем гостям. — Вместе мы провели весело этот вечер, вместе дурачились, так не пойти ли нам и домой всем вместе? Вы меня очень похвалите за этот совет завтра утром, когда снова увидите солнце невинными и невредимыми.
Оратор произнес последние слова таким тоном, который усилил их значение, и лицо его при этом выражало особенную торжественность и многозначительность. Еще один из компании быстро встал и с видимой тревогой стал собираться уходить. Остались на своих местах только двое — Брэкенбюри и один старый, красноносый кавалерийский майор. Они сидели, как будто ничего особенного не случилось, и можно было бы подумать, что разговор не касается их нисколько, если бы не быстрый взгляд, которым они обменялись между собой по окончании разговора.
