Иван Папуловский - Агент зарубежного центра
Полным счастливого очарования был последний год. Хельми передала в старшие классы своих малышей, которых учила четыре года. Сколько людской благодарности было высказано молодой учительнице, сколько шуток и тостов было произнесено по этому поводу Гуннаром и, конечно, Освальдом! Как нежно Освальд говорил о детях, какие высокие слова находил для них, учителей!
А сейчас Освальд в тюрьме? Его обвиняют в страшных преступлениях? Да нет же, тысячу раз нет!
5
Приближался новогодний вечер. В доме Гуннара переливалась разноцветными огнями красавица-елка, украшенная руками Хельми. Однако настроение было далеко не праздничное. Хельми, переломив себя, хотела пригласить гостей, но Гуннар сказал, что поздравит молодежь на открытии новогоднего вечера в колхозном клубе, а дома они будут встречать Новый год втроем.
— Ты и я, — сосчитала Хельми, — но кто же еще?
— Еще полковник Купер.
Хельми поморщилась.
Она уважала отставного полковника и мужскую дружбу, начало которой теряется в далеких военных временах, пахнет снежной уральской зимой с леденящим душу и тело морозом. Но старый чекист ей, общительной и веселой женщине, казался и в добрые времена слишком суровым да и скучным гостем для праздника. Он уже совершил все, что ему надлежало в жизни совершить, ей же были по сердцу люди с будущим. А внезапный арест Освальда, арест, как она думала, несправедливый, резко настроил Хельми против Купера. Пожалуй, это было решающим.
Сейчас Хельми заново изучала каждую черточку на высохшем, будто дубленом, лице Гендрика Петровича, оценивала его точно рассчитанные движения. Чем больше она присматривалась к полковнику, тем явственнее чувствовала, что не в штатский темный пиджак, а в китель, стянутый скрипучими ремнями портупеи, должен был быть одет этот хмурый человек.
Тень Освальда Сиреля стояла между ним и ею. Новогоднего веселья не получилось. Прослушав бой кремлевских курантов, мужчины молча чокнулись друг с другом и залпом выпили. Хельми только коснулась бокала губами.
Были тосты, но не те, какие обычно произносил Освальд — не веселые, не смешные, будто встретились не у елки в теплом доме, а на перекрестке фронтовых дорог, и раздумывали о судьбах родины, а то и всего человечества.
Ссора произошла под утро, когда уже пора было расходиться. Хельми проскучала новогоднюю ночь и едва сдерживала раздражение. Искала только повода, чтобы сорваться.
— Спасибо вам за все, — сказал Гендрик Петрович. — Мне было хорошо. Хотелось бы, чтобы весь новый год был таким же хорошим.
Женщина внимательно посмотрела на него и вдруг выпалила:
— Вам-то хорошо, а каково бедному Освальду в тюрьме?
— Жалеете его?
— Жалею. А вам, что, это чувство незнакомо?
Полковник вздохнул.
— Знакомо, дорогая. Да ведь жалеют друзей. Жалеют порой и тех, добрых людей, которые совершают тяжкие ошибки. Но жалеть убийц, фашистов жалеть — этого я не понимаю и не принимаю.
Хельми прикусила губу. Бросила вызывающе:
— Но какое отношение имеет это к нашему доброму Освальду?
Гуннар молчал, и Хельми приняла молчание за сочувствие.
— Разве мало двойников на свете? Какой-то выжившей из ума старухе Освальд показался похожим на одного негодяя! И этого, по-вашему, достаточно, чтобы посадить человека в каталажку?
Гендрик Петрович не спеша встал, прошелся по комнате. Остановился перед Хельми.
— Как вы думаете: если б вы встретили человека, которого запомнили двадцать лет назад, показался бы он вам незнакомым? Вряд ли. Ну, ладно, есть люди с невыразительными, незапоминающимися лицами, но Освальд такой, что его не забыть, не спутать. Я сам отлично помню его.
— Отлично помните, — с горечью повторила Хельми. — А потом выяснится, что память подвела. И как тогда исправить ошибку? Нет, надо верить живым людям больше, чем памяти.
На том и разошлись, недовольные друг другом, каждый со своим камнем на сердце.
О том, что главный агроном арестован и по его делу ведется следствие, колхозники «Партизана» проведали лишь после Нового года. О сути обвинения никто, кроме председателя, его жены, парторга и доярки Эрны Латтик, в колхозе не знал. Следователь просил молчать, пока истина не будет установлена окончательно.
На одном из заседаний правления Аксель Рауд высказал от имени своей бригады требование: объяснить, за что арестован нужный колхозу отличный работник, хороший человек.
Гуннар ответил коротко:
— Точно не знаю. Но связано это со временем оккупации. Что-то там неясно.
— Даже те, кто служил в немецкой армии, давно Советским государством амнистированы, — сказал Рауд. — Почему агронома арестовали теперь? Может быть, ты, уважаемый парторг, объяснишь? — обратился он к Видрику Осила.
Видрик только что вошел в помещение. Крепыш в больших роговых очках на широком носу с горбинкой, он известен был своей прямотой и откровенностью резких суждений. Но на этот раз и Видрик уклонился от прямого ответа.
— Следствие пока не закончено. А раз так, всякая болтовня во вред, — отрезал он.
И Видрик, и Гуннар еще надеялись, что невиновность Освальда будет доказана.
Вскоре Гуннара пригласили для дачи свидетельских показаний.
— Какую фамилию носил Освальд Сирель в вашей части? — спросил его следователь по особо важным делам.
Гуннар задумался. Но припомнить не смог. Может быть, и не слышал никогда.
— Кучерявый его все звали. Кучерявый! И все, — сказал Гуннар.
— Кучерявый не фамилия, — недовольно сказал следователь.
Гуннар только развел руками.
— Недолго мы были вместе.
— Попробуем по-другому, — предложил следователь. — Я буду называть фамилии, А вы, если какая-нибудь из них окажется знакомой с тех давних времен, остановите меня. Эрм? Элк? Инт? Отс? Мяэ? — Все короткие, как выстрелы.
— Нет, нет, нет!
— Урб? Уус? Укк?
— Укк? — переспросил Гуннар. — Похоже, Укк, помню. Укк был. Слышал на перекличке.
— Так может быть, Кучерявый и Укк — одно лицо? Одно?
— Не знаю, — признался Гуннар. — Не помню Укка.
Сейчас ему уже казалось, что Укк действительно фамилия Освальда. Сирелей ведь в отряде не было. Однако логика такая была слишком зыбкой. Больше походила на самовнушение.
— А все-таки. Ну, о чем вы сейчас думаете? — спросил следователь.
— Хочу вспомнить Укка и не могу, — ответил Гуннар.
— Ладно, вы свободны. Спасибо, до свидания, — сказал следователь.
Пять человек из деревни Катри опознали в Освальде убийцу учительницы.
— Ошибка. Страшная ошибка, — твердил Освальд.
