Эрнест Марцелл - Октавиус
Я прошелся до Уайтакр-стрит, где располагалось великое множество лавок и магазинов. Хотя путь туда был неблизкий (а мне приходилось сейчас жестко экономить каждый пенс), там можно было найти любые товары со всего мира. Неторопливо пройдясь по улице, я зашел наконец в кондитерский магазин Паккарда, славившийся на ту пору своим невероятным ассортиментом – кроме своего собственного конфетного производства и пекарни, Паккард работал с поставщиками из Франции, Италии, Турции и Китая. Так что в его магазине мог найти свое удовлетворение любой привереда из высшего общества – Элизабет уже успела оставить здесь маленькое состояние. Я выбрал наисвежайшие французские трюфели, перед которыми Мулан устоять никак бы не смогла, и, истратив на них последнюю гинею (теперь на все про все у меня осталось пять шиллингов), двинулся к выходу, как тут кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидел усмехающуюся физиономию Додсона.
– Конфетами решил побаловаться? – спросил он с явной издевкой.
– Хочешь конфетку? – спросил я в свою очередь. – Могу дать. А то, смотрю, у тебя слюни уже потекли, на них глядя.
– Слишком дорогие для меня, – саркастически засмеялся он. – Китайку решил подсластить? Давно бы уж пора. Кстати, превосходная у нее фигурка. Когда она снимает с себя все эти дурацкие одеяния, то просто держись. Ого! Одним словом, даже жаль стало, что не я на твоем месте.
Тут он принялся расписывать мне все прелести Мулан, с издевательским вдохновением смакуя подробности. Для меня давно уже не было новостью, что комната Галлахера соседствовала с комнатой Мулан – и в стенке, несомненно, было проделано потайное окошко. Теперь я только получил этому подтверждение – оказалось, что чуть ли не каждый день кто-либо из этой компании, а то и все сразу втихую наведывались к безбожнику Галлахеру и, после приличной дозы возлияний, а также расспросов последнего о ходе продвижения пари, по очереди залезали к окошку и, хихикая, наблюдали за потайной жизнью Мулан. Этим они вызвали у меня только чувство неимоверной гадливости к своим персонам. От мысли, что в итоге придется совершать дело на глазах этих скотов, меня даже передернуло.
– А дурехе даже невдомек, что за ней наблюдают, – закончил свой рассказ Додсон. – Старик, по-видимому, неплохо зарабатывал с помощью этого окошка в былые времена – дамы останавливались у него там такие, что держись только!
Я еле сдержался, чтобы не запустить конфетами в его ухмыляющуюся морду.
– Ты все сказал? – спросил я с отвращением. – Если все, то счастливо. Некогда мне болтать тут.
– Ах да! – глумливо спохватился он. – Китайка ждет. Чувствую, сел крепко на эту мель ваш корабль, сэр Ричард О’Нилл!
Тут же к Додсону, бесцеремонно подхватив его под руку, подлетела сзади невысокая особа в меховом манто и со вздернутым носиком. Он звонко поцеловал ее прямо в губы.
– Мэри, – представил он свою подругу, – моя крошка. А это сэр Ричард О’Нилл, мой товарищ. Ты представляешь, Ричард, как пойдет ей колье, купленное на те фунты, что я получу четвертого. Как оно будет смотреться на этой прекрасной шейке…
Закинув голову, он захохотал, девица вульгарно сделала реверанс, и оба они вышли из магазина – как я понял, дальше по торговым рядам. Его отвратительная шутка вызвала у меня новый прилив бешенства – когда мой отец был еще состоятельным, то Додсон был первым моим другом, с которым мы пускались во все тяжкие и попадали в разные передряги. Теперь же они все: Стентон, Дрейк, Батт, Рингольд и сам Додсон – готовы были облить меня грязью при всяком удобном случае. Сейчас я чувствовал себя вывалянным в ней с головы до ног.
Я вышел от Паккарда и, в сердцах захлопнув за собой дверь, пошел твердыми шагами прочь, словно врезаясь каблуками в мостовую. Однако через несколько метров меня ждал новый сюрприз. Взгляд мой (лучше бы я не смотрел туда!) случайно упал на витрину лавки старьевщика. Там среди всякого барахла стояла картина, купленная моим отцом во Флоренции и много лет украшавшая нашу лестницу. Да, это была именно картина из нашего дома, изображавшая пригород Флоренции – я слишком хорошо ее знал, чтобы перепутать с другой. Чувство черной безнадежности охватило все мое существо. Несколько секунд, словно приросши к месту, я не мигая смотрел на нее, а потом начал подниматься по ступеням в лавку.
– Почтенный! – обратился я к сгорбленному пожилому владельцу в залатанном кафтане. – Не скажете ли, откуда у вас эта картина?
– Из дома сэра Джорджа О’Нилла, – глухо ответил тот. – Она поступила вчера. Очень хорошая вещь – сразу видна старая школа флорентийской живописи… Желаете приобрести?
– Да, – ответил я. – Отложите до пятого. Запишите на Виктора Стоуна. До свидания, сэр…
Естественно, что я не мог не пройти мимо родного дома, и мне пришлось тащиться туда битых полтора часа. Дом и в самом деле был продан – на окнах висели новые занавески, и во всём его облике чувствовалось уже чьё-то чужое присутствие. С чувством опустошения стоял я минут десять, глядя на родное гнездо, потом подумал, что, скорее всего, письмо с уведомлением о переезде отец отправил в академию, откуда меня, по всей видимости, давно уже изгнали. Тяжко вздохнув, я засыпал в трубку последнюю порцию табака и, прикурив, решил сходить туда на днях – я не желал знать тех людей, которые жили теперь в моем доме.
Я вернулся в таверну Галлахера лишь поздним вечером, весь замерзший, с промокшими ногами и смертельно усталый. В комнате Мулан горел свет – она еще не легла спать, что было несколько странно в этот час. Я выпил стаканчик виски и почувствовал новый прилив сил.
По пути в свою комнату, проходя мимо кухни, я услышал, как меня окликнули.
– Мулан сегодня танцевала, но вас не было. Она искала вас, – сказала мне Дженни, стоя в дверном проеме. – И была очень взволнована.
С этими словами она неуклюже развернулась и спустилась по ступеням вниз, обратно к пылающим красными углями раскаленным плитам.
Приободренный этими словами, я быстренько поднялся к себе и написал записку: «Сегодня я пропустил ваше выступление, о чем неистово сожалею. Ваш Виктор». Положив записку в мешок с конфетами и выскочив в коридор, я повесил подарок на ручку двери Мулан. Постучал к ней самым настойчивым образом и неслышно вернулся к себе. Со своего места я слышал, как она отворила дверь, потом услышал короткий вскрик удивления, и дверь закрылась снова. Тихонько засмеявшись, я лег в кровать – это было именно то, на что я и рассчитывал. Завтра я увижусь с ней, и тогда… Нет, дело пошло на лад! Теперь только спокойствие – одно неверное движение может спугнуть ее начинающее появляться ко мне доверие. Во всяком случае, время у меня еще есть и торопиться нельзя.
