Иван Мызгин - Со взведенным курком
Несколько дней я скрывался на конспиративной квартире, а потом меня на время перебросили на реку Белую, к рыбакам.
Неудача
Кончался 1907 год. Волна революции явно шла на спад. 3 июня царское правительство, поправ собственные обещания народу, совершило государственный переворот, разогнало Государственную думу, в которой не было угодного ему большинства, и бросило в тюрьму депутатов социал-демократов. В стране свирепствовал кровавый террор. Ищейки охранки гонялись по пятам за революционерами, рыская без устали днем и ночью.
Партия решила, что в таких условиях необходимо перестроить боевую работу. Открытые партизанские выступления были уже нежелательны. Они не могли ничего дать в условиях спада революционной волны. Решено было использовать боевиков для выполнения особо важных партийных поручений, для обучения членов партии военному делу, для работы в типографиях, для связи.
Обстановка в самой партии тоже была для ленинцев сложной. Ведь со времени IV съезда в 1906 году большевики и меньшевики формально объединились в одну партию, и большевикам приходилось с этим считаться до поры до времени. На V Лондонском съезде меньшевикам, несмотря на противодействие ленинцев, удалось протащить резолюцию, которая осуждала партизанскую борьбу вообще, принципиально, и предписывала повсюду распустить партийные боевые дружины. Однако большевики не желали идти на поводу у меньшевиков. Уральские делегаты-большевики с ведома Владимира Ильича договорились боевые организации демобилизовать постепенно, а лучшие дружины по возможности сохранить.
Так что, живя у рыбаков и деля с ними их нелегкий труд, я не бездельничал и как боевик. На артельных лодках мы переправляли за Белую участников сходок, военных занятий.
И все-таки боевая работа свертывалась постепенно сама собой: все редели наши ряды, все больше боевиков оказывалось за решеткой, на каторге. Многие товарищи погибли на эшафоте… Был схвачен и сидел в Мензелинской тюрьме и Михаил Кадомцев.
Пробыл я среди рыбаков до глубокой осени, до первых морозов. Кончился рыболовецкий сезон, кончились боевые ученья. Я снова начал бродячую жизнь партийного связного и «книгоноши». Уфа… Сим… Миньяр… Бугульма… Златоуст… Самара…
Конспиративные встречи на квартирах стали очень рискованными. Уфимский комитет партии решил устраивать явочные свидания прямо на улице, то в одном, то в другом, то в третьем месте. На связь посылали дежурных боевиков, которые и передавали кому надо поручения и распоряжения комитета.
5 декабря 1907 года подошла моя очередь дежурить на углу Успенской и Центральной улиц.
По дороге на пост, на улице Гоголя, я неожиданно увидел Мишу Гузакова. Мы уже давно не видались и очень обрадовались. Но внешне, конечно, этого не обнаружили: обстановка не позволяла.
— Ты в Уфе?!
— Да уж порядком.
— А я и не знал.
— Так и я не знал о тебе.
Миша пошел проводить меня и по дороге рассказал о своих последних приключениях.
— Комитет решил нескольких ребят переправить на время за границу. Подальше от греха. В том числе меня и тебя.
— И меня?!
Это было новостью — никто мне об этом даже не заикнулся.
— И тебя, говорю же. Посылали меня в Киев, связаться с тамошним народом, договориться и достать заграничные паспорта — киевляне откуда-то хорошие «липы» берут. Все это я быстренько сладил. Но у меня еще было второе дело: переправить сюда те бельгийские браунинги, что ты в Дубно оставил. Вот тут-то началось невезенье: выследили шпики. На какой-то станции взять хотели. Открыл я по ним огонь — и давай бог ноги! Но пистолеты пришлось бросить. До того, брат, обидно! Вспомню — плакать охота. Так что в Уфе я всего с неделю. Стой, что такое?! Никак стреляют?
И верно, со стороны Центральной улицы раздался выстрел… Второй…
— Слушай, Петрусь, не ходи на дежурство. Теперь там ни с кем нельзя встречаться.
Мы поспешили, предупредить комитет. Связная принесла приказ: перенести дежурство на завтра, опять в то же место.
Но на следующий день повторилось то же самое: невдалеке от Центральной я опять услышал выстрелы и крики. «Вот заколдованное место! — подумал я и повернул назад. — Надо сказать комитетчикам, чтобы переменили явку».
Если б я знал, что на этот раз означали выстрелы!.. Если б знал!..
Что произошло в тот вечерний зимний час на Центральной улице Уфы, мы узнали лишь через несколько дней.
Миша Гузаков вместе с Тимофеем Шашириным шли на смену боевику, который дежурил на одном из явочных пунктов. Недалеко от угла Успенской им повстречались две дамы в ротондах. Миша и Тимоша, расступившись, вежливо дали дамам дорогу. Те миновали ребят и… сзади набросились на Михаила. Подоспевшие на подмогу «дамам» городовые сбили его с ног и так придавили к земле, что он не сумел выхватить револьвер. Тимофей успел дать лишь один выстрел и тотчас был обезоружен.
Связанных по рукам и ногам, Гузакова и Шаширина отвезли в тюрьму.
Миша за решеткой! Неуловимый Миша!.. У нас сразу возникло подозрение, что дело тут нечисто. Это подозрение позже подтвердилось: человек, которого шел сменить Михаил, оказался предателем: он навел охранку на легендарного боевика…
Вскоре возобновились мои командировки. Снова Сим и Миньяр, Бугульма и Самара, Пермь и Златоуст. Но мысли о Мишиной судьбе не давали покоя. И не мне одному…
В апреле 1908 года совет Уфимской дружины срочно вызвал меня из Миньяра в Уфу. Хозяин конспиративной квартиры деповский слесарь Юдин велел вечером идти к Саше Калинину. Там меня уже ждали.
— Догадываешься, зачем тебя звали? Нет? Совет поручает тебе… В общем надо выручать Мишу. Иначе…
Мы молчали. Каждый отлично знал, что будет «иначе»…
Царский суд вынес ему, а также Васе Лаптеву и Мите Кузнецову, которых схватили раньше, смертный приговор. Их ждала виселица. Если, конечно, не случится чуда. Но чудеса, это мы, большевики, знали хорошо, не свершаются сами. Их надо творить, чудеса…
Тишину прервал густой голос одного из членов комитета:
— Мы тут уже кое-что обмозговали. Как будто выходит…
Идея была крайне дерзкая и смелая до безумия: напасть на тюремных надзирателей, которые сопровождали арестантов-золотарей, вывозивших из тюрьмы нечистоты; разоружив тюремщиков, переодеться в их форму, проникнуть в тюрьму и освободить Мишу, а если будет возможно — то и Лаптева с Кузнецовым. При всей рискованности операции она была построена на точном расчете. План был разработан до мелочей.
Мне он пришелся по душе.
— А что должен делать я?
— Вот теперь о тебе. Прежде всего — подобрать людей. Человек тридцать-сорок. Здесь, в Уфе, мы займемся этим сами, а ты поезжай по заводам. Прежде всего — в Златоуст. Отбери там шесть-семь боевиков. Оттуда — в Сим и Миньяр, там возьми человека четыре. Никому ничего не объясняй. Скажи только, что дело очень серьезное. Ребята нужны — самые из самых! И еще одно: не бери семейных. Мало ли что может стрястись… Не надо, чтобы страдали жены и дети…
