Брет Гарт - Сюзи
Это был очень приятный голос — голос миссис Пейтон! Кларенс оглянулся на ворота, но там никого не было, Он быстро посмотрел направо и налево — никого.
Снова послышался тот же голос и музыкальный смех — они, казалось, доносились из-за страстоцвета. Ах, вот оно что! В стене, полуприкрытое плетями страстоцвета, виднелось длинное и узкое окно, напоминавшее амбразуру; оно было забрано обычной испанской решеткой, а за ней, словно поясной портрет в раме, стояла миссис Пейтон, которая казалась еще красивее обычного из-за живописной игры света и теней.
— У вас был такой утомленный и скучающий вид, — сказала она. — Боюсь, что на ранчо вам нечем развлечься. И, конечно, созерцание этой равнины может только навести уныние.
Кларенс поспешил возразить ей, и когда он отвел ветку, загораживавшую окно, миссис Пейтон могла заметить в его глазах живейшую радость.
— Если вы не боитесь соскучиться еще больше, то, может быть, зайдете поболтать со мной? Вы, кажется, еще не бывали в этом крыле дома — в моей гостиной? Пройти нужно через холл, открывающийся на галерею. Впрочем, Лола или Анита вас проводят.
Кларенс вернулся в патио и быстро отыскал холл — узкий сводчатый коридор, похожий на туннель; царивший там сумрак казался еще гуще оттого, что в конце виднелось слепящее белое пятно двора. Контраст был резким и болезненным для глаз; пятно это окаймлялось чернотой — наружный свет оставался у порога и не проникал за него. Из двери, полуоткрытой где-то в этом монастырском сумраке, доносилось теплое благоухание вербены и сухих розовых лепестков. Руководствуясь им, Кларенс вскоре очутился на пороге низкой сводчатой комнаты. Еще два узких окна-амбразуры, подобных тому, которое он только что видел, и четвертое — широкое, с частым переплетом (все задернутые кисейными занавесками), наполняли комнату ясным, но таинственным полусветом, который казался присущим только ей. Стены выглядели бы угрюмыми, если бы не книжные полки с радужной бахромой, уставленные прелестными безделушками. Низкие кресла и кушетка, легкие столики и миниатюрное бюро, пестрые рабочие корзинки с клубками шерсти и загадочным калейдоскопом всяческих лоскутков и, наконец, вазы с цветами придавали помещению вид изысканный и уютный. В живописной небрежности обстановки чувствовался изящный женский вкус, и даже прелестный пеньюар из японского шелка, собранный у пояса и ниспадающий красивыми складками к туфелькам грациозной хозяйки этого чарующего хаоса, казался неотъемлемым от царившей здесь атмосферы утонченной непринужденности.
Кларенс стоял в нерешительности, словно у дверей храма, скрывающего святыню. Но миссис Пейтон собственноручно освободила для него место на кушетке.
— По этому беспорядку, мистер Брант, вы без труда догадаетесь, что я провожу здесь большую часть дня и что мне редко приходится принимать тут гостей. Мистер Пейтон иногда заглядывает сюда на срок, достаточный, чтобы споткнуться о скамеечку или опрокинуть вазу, а Мэри и Сюзи, мне кажется, избегают этой комнаты из опасения, что в одной из корзинок их поджидает работа. Но здесь хранятся мои книги, и днем, укрывшись за этими толстыми стенами, можно забыть об ужасных, непрестанных ветрах. Вы только что неразумно предали себя в их власть в ту минуту, когда были охвачены тревогой, беспокойством или просто апатией. Поверьте, это большая ошибка. Я не раз говорила мистеру Пейтону, что бороться с этими ветрами так же бесполезно, как с людьми, родившимися под их завывание. По моему глубокому убеждению, назначение этих ветров заключалось в том, чтобы расшевелить ленивый род здешних полукровок, но нас, англосаксов, они способны довести до исступления. Вы не согласны? Впрочем, вы молоды, полны энергии, и, возможно, они бессильны, против вас.
Миссис Пейтон говорила любезно, даже шутливо, и все же какая-то нервность в ее голосе и манерах, казалось, подтверждала ее теорию. Во всяком случае, Кларенс, чутко улавливавший малейший оттенок ее настроения, был живо тронут. Пожалуй, нет чар могущественнее, нежели убеждение, что мы знаем и понимаем, какое горе томит тех, перед кем мы преклоняемся, и что это наше преклонение выше и благороднее того восхищения, которое внушает просто красота или сила. Сидевшая перед ним пленительная женщина страдала! Мысль об этом всколыхнула всю его рыцарственность. И, боюсь, побудила его излить свою душу.
Да-да, он это знает! Ведь и он в течение трех лет жил под ударами этих бичей воздуха и неба — один на испанском ранчо, окруженный только пеонами, местными уроженцами, лишенный возможности говорить на родном языке даже со своим опекуном. Утром он скакал по таким же полям, как здесь, пока не поднимались vientos generales, как называют пассат мексиканцы, и не доводили его почти до нервного припадка; и тогда он прибегал к единственному спасительному средству: искал приюта в библиотеке своего опекуна и забывал среди книг весь мир — вот как она.
На губах миссис Пейтон мелькнула улыбка, и Кларенс внезапно умолк, вспомнив пропасть, разделявшую их прежде; да, конечно, такая претензия на общность чувств и впечатлений не могла не показаться ей дерзкой фамильярностью, и он покраснел. Однако миссис Пейтон была, по-видимому, очень заинтересована его рассказом, и его смущение несколько рассеялось. Она сказала:
— Значит, вы хорошо понимаете этих людей, мистер Брант? Боюсь, что мы их совсем не знаем.
За последние несколько дней Кларенс сам успел прийти к такому заключению и теперь с обычной своей импульсивностью и прямодушием высказал это. Слегка нахмурившийся лоб миссис Пейтон тут же разгладился, когда он поспешил объяснить, что настоящее положение вещей чрезвычайно осложнило отношения Пейтона с местными жителями и обе стороны не могут судить друг о друге справедливо и беспристрастно. Ведь эти люди доверчивы и простодушны, будто дети, и поэтому легко озлобляются, когда сталкиваются с бездушным обманом, ложью и коварством. И вот они видят, как чужеземцы захватывают их жилища и землю, как их религия и обычаи становятся предметом презрения и насмешек, а их патриархальное общество рушится под натиском бессердечной цивилизации и грубой силы, взращенной жизнью в дикой глуши. Кларенс говорил увлеченно, с глубочайшим убеждением, подкрепляя свои слова примерами, почерпнутыми из собственного опыта. Миссис Пейтон внимательно слушала его, но, как это свойственно женщинам, интересовалась не столько темой разговора, сколько собеседником.
Каким образом грубый и угрюмый мальчишка, которого она знала когда-то, сумел обрести эту чуткость и деликатность, эту ясность восприятия и суждений, этот редкий дар красноречия? Не мог же он таить в себе подобные качества в те дни, когда был товарищем слуг ее мужа и приятелем отвратительного Хукера. Нет, конечно, нет! Но если он так чудесно переменился, почему это не может произойти и с Сюзи? Миссис Пейтон с чисто женским консерватизмом так и не сумела полностью заглушить в себе опасения, что наследственные инстинкты ее приемной дочери окажутся сильнее воспитания, но пример Кларенса ободрил ее и утешил. Быть может, перемена просто замедлилась, быть может, то, что сейчас кажется ей равнодушием и холодностью, на самом деле всего лишь какие-то странные, но необходимые условия подготовки этой перемены? Однако она только улыбнулась и сказала:
