Лев Константинов - Искатель. 1969. Выпуск №5

Шли на запад сутками, почти без привалов и ночлегов. В одной из мелких стычек был ранен Гайворон. Бурлак дружил с ним с сорок четвертого, когда вместе служили в полиции, участвовали во многих акциях. Рассказывали, что однажды Гайворон спас жизнь сотнику. Бурлак подошел к другу. «Тебе конец, доктор», — сказал он. Гайворона мы звали доктором за то, что носил пенсне. Доктор умолял не добивать — через несколько дней встанет на ноги и сможет идти сам. Сотник покачал головой и вынул пистолет… Он бы и меня добил, если бы ранили, потому что не знал, что такое жалость. У границы на ту сторону ушел связной. Он возвратился с местным хлопцем из глинковцев[39] — между нашим и их руководством существовала договоренность о взаимопомощи. Глинковец провел нас в обход пограничного поста, помог продовольствием и одеждой. Тогда, в начале сорок седьмого, граница Чехословакии охранялась еще плохо, а глинковцы имели кое-какие силы… Двинулись в глубь Словакии. Бурлак приказал никого не трогать, чтобы не злить население и не обнаруживать себя. Он тогда улыбался, говорил: придет время — мы и здесь погуляем. Настроение у сотника было прекрасное, впервые за много дней мы чувствовали себя в относительной безопасности. И даже когда хлопцы вырезали жителей маленького хутора, сотник не рассердился.

Чехословацкие пограничники настигли нас в горном ущелье. Это была часть, сформированная из рабочих пражских заводов и коммунистов. Они закрыли выходы из ущелья тяжелыми пулеметами. А справа и слева были горы. Пограничники предложили сдаться. Сотник просил пропустить нас с оружием, обещал никого не трогать. Но эти чешские коммунисты оказались такими же упрямыми, как и русские и польские: они требовали полной капитуляции.

В атаках обычно в первой цепи шел Бурлак, а в последней Гайворон. Но доктора не было в живых. Бурлак мне сказал: «Ты займешь его место: стреляй в каждого, кто струсит…»

Бурлак поднял остатки сотни в атаку. Это было самоубийство.

Вы знаете, в такие минуты все запоминается очень остро: у меня и сейчас стоит перед глазами солнце — оно только-только поднялось, круглое, добродушное, веселое. Оно мне показалось почему-то фиолетовым и глупым.

Чехи долго не стреляли, наверное, надеялись, что мы одумаемся. А потом один из наших решил бежать. Я его срезала очередью. Бурлак крикнул: «Так его…» И тогда заработали пулеметы. Они все легли там. Бурлак, раненный, отбивался гранатами, и его очередью прошило. Я чудом ушла вместе с проводником-глинковцем.

У меня были хорошие документы, будто я сидела в немецком лагере. Вернулась в Польшу, предъявила их…

Долго молчали. Потом Северин мрачно пробормотал:

— Интересная получается ситуация. Значит, били вас и украинские, и польские, и чешские коммунисты…

Оксана обмяла подругу, ласково провела рукой по русой косе.

— А дальше? Что дальше было?

— Работа, — неопределенно пожала плечами Ива. — Но это уже не только моя тайна…

Снова выпили за здоровье тех, кто сражается. И Ива села за пианино, но играть не стала, задумалась.

Хмель ударил «боевику» в голову. Северин все порывался рассказать, как однажды они громили село, поддерживавшее партизан, и как здорово горели хаты.

— Солома на крышах как порох…

— Сорока с вами был? — равнодушно спросила Ива.

— С нами. Этот сучий последыш только в таких акциях и участвовал, а настоящего боя не нюхал.

Оксана положила голову на плечо «боевику», ласково заглянула ему в глаза.

Они замолчали. Северин достал пачку папирос, Ива поднялась из-за пианино, попросила: «Дай и мне» и ушла на кухню, бросив пренебрежительно: «Помилуйтесь, а я покурю».

Через некоторое время к ней вышла Оксана. Умоляюще попросила:

— Можно, Северин у нас переночует? Поздно уже — будет уходить, соседи могут увидеть… — И, поколебавшись, добавила: — Мы с ним уже давно…

— А как же Беркут — Марко Стрилець?

— Он не знает. И я ему не присягала.

— А… черт с вами, — раздраженно ответила Ива.

— Ой, спасибо тоби, сестро! — Оксана втолкнула Иву в комнату, весело защебетала: — Северин, наливай по последней.

— Последней рюмки не бывает, — угрюмо пробормотал Северин, — последняя была у попа жинка да пуля в автомате у энкаведиста для такого злыдня, как я.

— Чего это у тебя настроение сегодня такое темное? — равнодушно, от нечего делать, поинтересовалась Ива.

— Эх, долго вспоминать, много рассказывать.

Ива не стала его больше расспрашивать. Однако Северин разоткровенничался:

— Уйду завтра в рейс. Тебе можно все рассказать, ты, дивчино, мне мозги не вправляй, вижу — из особых, проверенных. Пойду я в треклятый Зеленый Гай. Надо крупно поговорить с Остапом Блакытным…

— Хватит болтать, — рассердилась не на шутку Ива, — вот уж правду люди кажуть, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Разве не знаешь, что иногда и стены слышат?

Она забрала свою постель, грохнув дверью, ушла на кухню. Оксана и Северид остались допивать.

— Чего это она, га? — несколько растерянно спросил Северин.

— Такая уж есть, — прощающе сказала Оксана. — Видно, вошли ей в кровь леса: то вспыхнет вся, то вдруг добрая становится… Очень характерная…

…Через несколько дней Северин был убит в перестрелке, когда его пытались арестовать на автобусной остановке неподалеку от Зеленого Гая. Ему предложили сдаться, ко «боевик» поднял бессмысленную стрельбу, от которой могли пострадать мирные люди.

«Сорока — референтуре СБ Центрального провода. Сообщите обстоятельства участия Офелии в рейде Бурлака в Словакию. По словам Офелии, дело было так…»

«Референтура СБ Центрального провода — Сороке. То, что вы изложили, соответствует действительности».

Евгений ВОЙСКУНСКИЙ, Исай ЛУКОДЬЯНОВ

ПЛЕСК ЗВЕЗДНЫХ МОРЕЙ[40]

Жизнь пилотская!

Не успел мой отпуск перевалить за половину, как меня отозвали и предложили внерейсовый полет на Венеру.

Поток добровольцев — поселенцев на Венеру усилился, несмотря на все прежние слухи. После выводов комиссии многих привлекала новая программа работ по преобразованию планеты.

Три дня наш корабль стоял на Венере, грузовые отсеки набивались контейнерами с пищеконцентратом. И только в последний день выдалось у меня несколько свободных часов, и я поехал в Дубов.