Понаехали - Алексей Аверьянов
— Чуваки, костюмы отпад. Только больше не поджигайте их, — едва двигая языком, пробормотал он.
После чего это ожиревшее от перебродившего хмеля существо повернулось к нам спиной и, разрывая своё тщедушное горло, заорало «Нашествие». Мы с надзирателем от такой наглости лишь раскрыли рты. Какой-то человек за секунды сбил защиту обоих и ничем не поплатился. Я протянул руку, чтобы смять его облачное тело и вырвать душу. Но надзиратель опустил мою руку.
— Смотри в чём дело, — спокойно и, добавив звуки участия, проскрипел он.
Раскрыв ладони, он нашёл человека с тьмой, повторил мой трюк быстрее и более умело, практики у него было не занимать. Я смотрел, росла тьма, и человек менялся. Он пнул контейнер с мусором, толкнул друга, нагло украл, но это мелочи, нужно было, чтобы тьма поглотила его, чтобы он накормил новую сущность хотя бы кровью. Но стоило надзирателю оторваться от человека, как тьма в нём стала уменьшаться. Он рассмеялся, обнял девушку, а тому, кого толкнул, пожал руку. Это было невыносимо, я начал искать тех, кого успел обработать, они были чисты. Нет, в ком-то сохранилось залитое мной, но они не были готовы убивать или даже причинять боль. Они также смеялись, пели и радовались своей никчёмной жизни. Мы попробовали поработать на пару: он вливал тьму в одного, я в другого, но это не дало такого результата, как нам хотелось. Максимум, что нам удалось, — это то, что два самца начали сильно драться, подбежали другие и стали их разнимать, мы с надзирателем не сговариваясь начали растягивать тьму и в них, драка росла, народ прибывал. А потом всё резко кончилось. Нет, мы также поддерживали в них злость и ненависть, они уже пролили кровь, их били гибкими чёрными палками, а они отмахивались кусками обожжённого песка. Всё было хорошо. Наверно, я перетянул связки или надорвался сам. Люди, которых называли «мусора», взяли верх над теми, кто начал драку и оборонялся, эта оборона их сплотила, они опять начали петь. Я тогда ненавидел песни, они звучали отовсюду, вторили друг другу, переплетались и рушили всё, что я делал. В них была злость, но она кончалась, людишки, никогда не знавшие друг друга, обнимались, вместо того чтобы разбить лицо. Мы травили их и пробовали сталкивать лбами, но они всегда находили компромисс. Кричали «здесь все Наши» или что-то не менее объединяющее, они никак не хотели убивать друг друга. Меня радовало только одно: у надзирателя тоже ничего не получалось. Он хотел показать как надо и сел в лужу. Это был второй день мук, надзиратель хвастался, что легко портит технику, и пытался сбить самолёт. Я не знаю, что за сверхсущество сидело за штурвалом, но у надзирателя ничего не получилось. Два самолёта шли лоб в лоб, промежуток между ними был считаные метры, один из лучших тёмных магистров перемешал всю электронику, но ничего. Вообще, они разошлись в воздухе, когда на одном из бортов погасло управление, самолёт был мёртв, но пилот не только выполнил манёвр, но и улетел своим ходом. Даже мне было жалко надзирателя: он, полный гнева, выливал её в толпу, а людям было всё едино — они кричали в небо, валялись на траве, пили свои ядовитые жидкости, и ничего, никакая тьма их не брала. Мы решили действовать сообща и поддаться ситуации, был шанс. Они начинали выплёскивать все эмоции, когда музыка, с их низменного мнения, была наиболее подходящей. Нам было несложно пройти за сцену и видеть и музыкантов, и толпу. Как только мы видели, что музыканты накаливают атмосферу, один накручивал сцену, второй накрывал толпу. Но эти недоразвитые существа становились кругом и толкали друг друга, бегали и сталкивались. Вот только стоило кому-то упасть, я иногда содействовал этому, вместо того, чтобы затоптать слабого, не только оббегали его, но и как можно быстрее протягивали ему руку, помогали встать, отряхивали. Все старания были тщетны.
Мы бродили по полю без сил, вымотанные, раздражённые, не зная, что делать. Знаете, что самое обидное? Нас приободряли. Да, подходили людишки, предлагали этот дурнопахнущий напиток, интересовались, нужна ли нам помощь, даже на проклятье не было сил.
Почти по-людски мы сидели на дуле танка и смотрели на жилища людей, то над одним, то над другим поднимали скалярные символы. Меня даже не мутило, я впервые в жизни устал до удовольствия. Ведь с детства меня ненавидели за то, что я должен быть светлым, и всю жизнь я доказывал, что я самый злой, самый сильный, самый умный. А теперь я сижу на машине убийства, усталый и довольный. Чему я так рад? Что я провалил экзамен? Но и надзиратель ничего не смог сделать. Вот только что ждёт нас дома? Увы, я знаю. Надзиратель, как не выполнивший миссию, будет поочерёдно уволен, распят, сожжён, потом разрублен. А мне не легче — отчислят с позором, потом снимут руническую кожу и отправят домой, я же высокородный. Хотя могут и титула лишить, кастрировать к полному соответствию.
Утро меня порадовало, настало время возвращаться, можно обсудить с надзирателем, что делать дальше. Он тоже не спал и думал. Порешили мы так: пути назад нет, смерть надзирателю не так страшна, как осквернение древнего рода и, возможно, даже прерывание. Поэтому надзиратель дробит свою душу, подобно древнему Кожину, и рассеивает её здесь, на поле, где случился его крах, крах, который был недопустим, и когда круг времени повторится, он выполнит свой
