Томас Майн Рид - Призрак у ворот. Рассказ Мексиканского плоскогорья
Хорошо знакомый с характером мексиканцев, я не видел в этом ничего необычного. А также в том, что когда дон Гиберто сказал хозяину, что на следующий день собирается отправиться в место, которое называется Сан Джеронимо, желтоватое лицо мажордома на мгновение озарилось довольной усмешкой. Но мне показалось странным, что, когда я сообщил о своем намерении на следующий день посетить Серро Энкантадо, Квироя попытался разубедить меня, напомнив об опасности бродячих индейцев! Почему этот человек, совершенно мне незнакомый и раньше не проявлявший ко мне никакого внимания, вдруг единственный из всех озаботился моей безопасностью? В тот вечер я не понимал этого, хотя впоследствии понял.
* * *Было еще рано, когда мы покинули сала де комер[7]. Мексиканцы не засиживаются за вином; и после того как дон Гиберто, который, конечно, собирался вернуться к себе домой, выпил «чашу на стремена», все разошлись по спальням. Проходя по коридору в отведенную мне комнату, я видел, как дон Гиберто просунул голову в отвестие алой манья[8] и вообще приготовился к отъезду. В этот момент я услышал шорох шелков и, посмотрев, заметил леди, в которой, несмотря на тусклое освещение, узнал донью Беатрис. Это не могла быть другая женщина. Очевидно, стараясь оставаться незамеченной, она держалась в тени и скользнула мимо дона Гиберто, который нагнулся, пристегивая шпоры. Оказавшись напротив него, она тоже наклонилась и негромко сказала:
– Я буду на азотеа, с южной стороны. Объезжайте вокруг дома.
Хотя слова эти были произнесены шепотом, я отчетливо их расслышал: звуки хорошо распространялись в тихой галерее. Тайное сообщение, но совершенно не мое дело; поэтому я пошел дальше, к себе в спальню.
Глава II
«Ла туя!»
Отпустив слугу с приказом на рассвете подготовить лошадь, я сел у окна и закурил сигару. Ночь была не темной, потому что на небе светила луна, временами скрывавшаяся за облаками. Однако перед окном росло большое дерево – магнолия, и его тенистые ветви закрывали все пространство вокруг. На одной из верхних ветвей сидел чензонтл[9] и заполнял воздух своей несравненной мелодией. Я сидел, слушая его сладкий голос, пускал клубы дыма, пока птица неожиданно не замолчала. Песня ее оборвалась так внезапно, что я повернул голову в поисках причины. И услышал топот копыт и увидел всадника, который только что остановился под стеной в пяти или шести шагах от моего окна. Не нужен был свет луны, чтобы разглядеть красную манья на его плечах и понять, что этот тот самый человек, который только что у меня на глазах пристегивал шпоры. Он смотрел вверх, словно на что-то надо мной. Должно быть, увидел почти сразу, потому что моего слуха достигли звуки, более сладкие, чем песня чензонтла, – слова любви с уст Беатрис Альмонте. Слов было немного, произносились они торопливо, как будто говорящая опасалась, что ее услышат. Первые слова были произнесены вопросительно: «Вы здесь, Гиберто?» На что последовал немедленный ответ: «Си, си, кверида[10]!»
Наступило короткое молчание, как будто кающийся, застенчивый, но не сопротивляющийся человек готовился сделать признание.
– Вы пообещали мне дать сегодня вечером ответ, – сказал молодой человек тоном напоминания.
– И сдержу свое слово, – послышался ответ сверху. – Вот!
Я видел, как всадник поднял руки и поймал какой-то предмет, брошенный сверху. Было достаточно светло, чтобы я разглядел, что это не письмо, а что-то более темное. Я мог бы никогда не узнать, что это такое, если бы не возглас поймавшего предмет.
– Ла туя! – воскликнул молодой человек, поднося предмет к губам и страстно целуя его. – Могу ли я в это поверить, Беатрис? Вы согласны стать моей?
– Вашей, Гиберто, вашей навсегда!
Я знал, что он держит в руках ветку кедра, той его разновидности, которую мексиканцы называют туя и которая считается символом верности в любви.
В ответ молодой человек в самых страстных выражениях стал благодарить девушку. Наступил новый период молчания, который нарушила Беатрис. На этот раз она заговорила умоляющим тоном.
– Но, Гиберто, зачем вам ехать в Сан Джеронимо? Это очень опасная дорога. Я слышала, как отец говорил, что на ней часто встречаются идейские бравос[11]. О, я так боюсь за вас!
– Не бойтесь, кверида! Поверьте, я сумею позаботиться о себе. Когда я на спине моего храброго Марко, – всадник ласково погладил лошадь по изогнутой шее, – ни один индеец в Коагуиле и на милю ко мне не подберется.
– Но вы знаете, что послезавтра Нативидад, – ответила девушка, все еще не успокоившаяся, – и отец намерен устроить большой праздник в честь нашего иностранного гостя – американо. Если вас не будет, мне будет совсем невесело. Я буду чувствовать себя такой одинокой.
– Пор сиерто[12]! Я буду на празднике, даже если придется всю ночь провести в пути. Но в этом нет необходимости. До Сан Джеронимо всего тридцать лиг, и Марко может преодолеть их за день, если я захочу. Я выеду утром и вернусь на следующий день самое позднее в полдень. Не думай, что я пропущу фиесту. Но мне нужно идти, кверида. Таково желание моего отца, и дело очень важное.
Девушка что-то ответила, но я не расслышал, что именно. Потому что мое внимание привлек другой звук, с иного направления. Посмотрев туда, я увидел зрелище, которое на время привлекло все мое внимание. Звук этот был шагами, негромкими и вкрадчивыми, а зрелище – фигура человека, смутно виднеющегося на фоне серой стены. Хотя человек стоял всего в двадцати футах от моего окна, я бы не заметил его, если бы не кокуйос[13], перелетавшие в кроне магнолии с ветки на ветку. При их свете я видел, что человек стоит пригнувшись; пролетевший мимо светлячок озарил на мгновение его лицо, и я увидел, что это дон Мануэль Квироя! На лице его было почти дьявольское выражение, фосфорецирующий свет делал призрачным смуглое лицо и одновременно отражался от ножа, который мажордом сжимал в правой руке. Я видел, что это мачете, которое он извлек из ножен и сжимал так, словно собирался немедленно пустить в ход. Дону Гиберто Наварро грозила смерть от руки убийцы!
Моей первой мыслью было выскочить их окна и помешать злодейскому замыслу. Но взгляд на железные прутья решетки подсказал, что это невозможно. Надо крикнуть и предупредить молодого мексиканца об опасности. Но прежде чем я смог издать звук, послышался топот копыт; я услышал возглас «Буэнас ночес!»[14], такой же ответ сверху и лихорадочное: «Ва кон диос![15]» Затем лошадь перешла на галоп, и я понял, что молодой человек в безопасности.
