Глеб Исаев - «Травести»
«Ожидание хуже самой смерти, — вынырнули вдруг затертые слова. — Смерть? Это хорошо. Это когда ничего. Ни ржавой иглы, ни кружевной белизны. Ничего».
Ждала долго. Но боль не пришла. Голова тихо кружилась, подташнивало, но игла не появлялась. Задремала Оля под утро, когда послышалось бормотание уборщицы.
Разбудил ее все тот же доктор. — Ну–с, как мы себя чувствуем? — присел эскулап возле кровати. — Э… милочка, — потянул он носом. — Маша, а что, она утку не просила? Ну, вы, голубушка, проследите. Ладно, ладно, знаю, что некому… Склонился к пациентке. Вкусно пахнуло французским одеколоном.
Улыбнулась, несмотря на стягивающую губы повязку, прошептала: — У вас хороший вкус.
Он поднял брови: — Ай?
Оля пояснила: — Хороший одеколон.
Доктор удовлетворенно закивал: — Привык, знаешь ли… Ага, так ты значит ожила, вспомнила? Умничка, — он вновь погладил неровный ежик волос. Ты блондинка?
Она захлопала ресницами: — Каштановые, это как?
Хирург улыбнулся: — Шатенка? Хм… Странно. А как сегодня голова? Болит?
— Нет, сегодня не болела, — и добавила, опасаясь забыть: — Доктор, а что со мной?
— Вовсе здорово, — Повторил эскулап. Выслушал пульс.
— Что гинекология? — Поинтересовался он у сестры. —
Та глянула карточку: — Разрывы, но заживают, назначили процедуры.
— А на пластику возили? Хотя… — доктор махнул рукой. — Ладно, потом. Если вернется, всегда успеем. А нет, и так сойдет.
— Ну, поправляйся, милая, — кивнул, вынимая из толстой стопки новую историю болезни.
В обед выпила стакан противного компота и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: «Оленька, ты вырезала снежинки?»
Проснулась со звучащими в голове словами:
«Оля, Оленька». Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре:
— Меня Олей зовут.
Старуха сжала тонкие губы и отвернулась. Но Оля не обратила на вредную соседку никакого внимания. Она лихорадочно попыталась припомнить, что–нибудь еще. Увы.
Ночь прошла спокойно. Игла не вернулась. Помаячила где–то вдалеке, кольнула, предупреждая о себе, но не страшно, скорее тревожно.
Снов не было. А утром без стука, в небрежно накинутом на потертую меховую куртку халате, в палату зашел милиционер. Молниеносно ткнул воздух бордовой корочкой, достал бланк и принялся задавать ей стандартные вопросы установочной формы. Однако ответить смогла только на один.
Опер озадачено покрутил ручку: — Написано, что у вас на лице имеются множественные порезы. Вы можете пояснить их происхождение?
Дубовость канцелярского оборота вызвала слабую улыбку. Оля даже не сразу сообразила, что речь идет о ней.
— Не знаю. Я не помню. — Оля провела по бинтам рукой, — вы о чем?
— Так и запишем: «Причину пояснить отказалась». А не возникало у вас желания покончить с собой? — Причина дебильных, на первый взгляд, вопросов объяснялась просто:
Начальник розыскного отдела послал оперативника в больницу с категоричным приказом: получить от потерпевшей «отказную».
— Малолетка? Поди, из дома свинтила. «Момента» нанюхалась, об лед головой и долбанулась. А рожу сама порезала, в приходе. Следы насилия? Ну и что. Да мало ли чего они там под кайфом творят… Короче, Петров. Тебе «глухарей» мало? И так две «мокрухи» висят, по срокам вылетаем. Короче, или под конем, или на щите, — удачно, как ему показалось, сострил капитан.
Дураков в розыске, как правило, не держат. Лентяи, откровенные сволочи, да, встречаются. А вот дураки редко. Поэтому грамотно составленные оперативником вопросы незаметно, однако неумолимо подводили допрос к единственно приемлемому для милицейского начальства итогу. Отказу в возбуждении дела.
Оля вспомнила пронзившую висок иглу, нескончаемо долгую ночь, и задумчиво произнесла: — Да. Вы знаете, было так больно, что мелькнула даже такая мысль.
— Вот и хорошо, — застрочил ручкой оперативник. — Значит, суицидальные наклонности подтверждаете.
Кивнула, не слыша вопросов. Голова плыла. Начало действовать снотворное. Оля осторожно зевнула и рассеяно посмотрела на неопрятного посетителя.
— Вот и все. — Здесь, пожалуйста, поставьте подпись. — Оперативник, тонко чувствуя настроение потерпевшей торопливо заполнил форму опроса:
Оля занесла над исписанным листком ручку. Голова была занята решением непростой задачи: «Подпись? Что–то знакомое».
Наконец решилась. Вывела крупную «О», добавила завиток и закончила коротким «ля».
Старлей хмыкнул, однако бережно уложил листки в папку и куда доброжелательней глянул на безалаберную «малолетку».
«Надо же, и чего этим дурам не хватает? — вдруг отметил он блеснувшие в марлевом разрезе глаза и замер, разглядывая неровные кустики белоснежных волос торчащие из под повязки. — Симпатичная, наверно? Дура, одно слово». Однако долго забивать голову чужими делами затурканный текучкой сотрудник милиции себе позволить не мог. Дежурно посоветовал выздоравливать и удалился, оставив на полу куски серой грязи.
Отказ в возбуждении уголовного дела прокурор «заштамповал» в тот же день. А Олин паспорт, вместе с прочей, не заслуживающей внимания ерундой, предусмотрительно подобранный одним из «чернокурточников», навсегда сгинул в ближайшем мусорном баке.
Коллеги по театру, конечно же, волновались. Еще бы, вертихвостка едва не сорвала два спектакля. Однако администратора, отправленного на дом к прогульщице встретил ее супруг. Петька, третий день «идущий в пурге», решив вдруг, что жена в очередной раз устроила ему скандал и сбежала к подружке, матерно пояснил, что эта «шалава» наверняка, как обычно шляется по мужикам, а следить за ее легкомысленным поведением он не намерен.
Оформить прогул и вывесить на доске объявлений приказ — дело нехитрое.
«Хорошо, что сразу проявила сущность, — рассудил кадровик, внеся в Олину трудовую короткую запись. — Вернется, получит, а нет, так и суда нет. С нас и спрос небольшой».
Прошла неделя. Оля притерпелась к казенной похлебке, начала потихоньку вставать. Сначала от кровати к кровати, потом по стеночке, а потом и вовсе уверенно, пошла. Первый визит в туалет оставил неизгладимое впечатление. Она, почему–то была твердо уверена, что разбитому, заклеенному скотчем, унитазу в нейрохирургии не место. Про душевую, заглянув в покрытую толстым слоем плесени каморку, больше старалась не вспоминать.
Незаметно пришло время снимать швы. Оля конечно запомнила неосторожно вырвавшуюся фразу милицейского дознавателя, но почему–то совсем не беспокоилась: «Ну, порезалась? Подумаешь. Заживет».
