Эдуард Хруцкий - Брат твой
— Значит, Пальм Эвальд Альфредович, отец Альфред Пальм, большевик, подпольщик, член правительства Эстонской ССР, погиб в 1942 году. Подробности гибели отца вам известны, капитан?
— Нет, товарищ генерал. Меня вызвали в штаб дивизии и просто сообщили о гибели отца. Потом уже я узнал, что он был на подпольной работе в Эстонии.
— Да, отец ваш настоящий большевик. Вы окончили Московский юридический институт?
— Так точно, товарищ генерал.
— В 1940 году работали в ЦК комсомола Эстонии?
— Так точно.
— Потом война. Следователь военной прокуратуры, командир диверсионной группы, работник особого отдела армии. Когда были ранены?
— Зимой сорок пятого, в конце января.
— При каких обстоятельствах?
— Моя группа ликвидировала бандгруппировку в тылу.
— Понятно. Где ваш брат?
— Я не имею о нём никаких сведений. В сороковом мне сказали в НКВД, что он вместе с дядей Карлом Сяргом бежал в Швецию.
— Понятно. Только потом он возвратился и служил в СС.
— Юлиус?!
— Да, Юлиус Сярг.
— Пальм.
— Нет, капитан, Сярг. Его усыновил ваш дядя. Так что пусть он и остаётся Сяргом, не позорит славный род Пальмов. Итак, награды. Ордена Красного Знамени, Отечественной войны первой и второй степени, Красная Звезда, пять медалей. Вы отлично воевали, капитан.
— Как и все, товарищ генерал.
— Ладно, о скромности потом. Какие планы?
— Я хотел остаться в армии, но меня признали ограниченно годным. Думал уехать в Москву, работать в прокуратуре.
— Это не уйдёт. Мы затребовали ваше дело, ознакомились с ним и считаем, что вы должны работать в нашем наркомате. Да… Не удивляйтесь. Вы будете работать в Наркомате внутренних дел Эстонии. Вот… — Нарком открыл бювар тиснёной кожи и вынул из него лист бумаги с машинописным текстом. — Читайте. — Он протянул его Эвальду.
«НКВД ЭССР. Приказ № 0146ас.
Капитана Пальма Э. А. назначить старшим оперативным уполномоченным Отдела борьбы с бандитизмом. Нарком НКВД».
— Так что же, товарищ Пальм, подписывать?
Нарком взял ручку.
— Это очень нужно, товарищ нарком?. — Эвальд встал.
— Очень, считайте, что мы снова отправляем вас на фронт.
— Подписывайте.
Нарком подписал приказ, протянул его Чудинову.
— Немедленно оформите капитана и подготовьте представление на присвоение товарищу Пальму очередного звания. Идите.
— А вы, Пальм, останьтесь.
Нарком встал, щёлкнул выключателем. Под потолком загорелась хрустальная люстра, залив кабинет ярким, радостным светом. Генерал подошёл к карте, висящей на стене, раздвинул шторки.
— Идите сюда, капитан. Вот видите уезд? Это самый большой уезд республики. На его территории действуют остатки особо опасной банды бывшего капитана СС Юхансена. Кличка его Кровавый.
Дождь кончился внезапно. И сразу же наступила тишина. Лес и болото замерли, только капли гулко падали на листья кустов, и казалось, что кто-то ходит около землянки. Дождь шёл два дня не переставая. Он размыл лесные тропинки, ручьи и болото вокруг острова, которое жило своей, совершенно особой жизнью. Ночью, когда наступала тишина, было слышно, как трясина вздыхала, иногда раздавались стоны и что-то светилось зыбким синим огнём. Здесь никогда не было сухо. Даже в жару. Влажные испарения и туман одевали островок сырым саваном. Но именно в этом и заключалась гарантия безопасности.
На остров вела одна, тропинка — гать, скрытая водой. И знали о ней всего несколько человек.
В марте батальон НКВД зажал отряд Юхансена в овраге у лесного хутора, и девятнадцать человек остались лежать, скошенные жадным огнём «дегтярей». Юхансен приказал Юлиусу увести свою роту за этот остров. Роту! Слишком торжественное название для семи измученных сыростью людей.
Проводник провёл их по гати. Землянка была выкопана давно, ещё в сороковом, на острове находился склад оружия. В 1944-м, когда большевики захватили Виру и Тарту, она понадобилась вновь. Три месяца они. сидели на болоте. В землянке оказалось несколько ящиков консервов и шоколада, пять мешков мёрзлой проросшей картошки и патроны к автоматам, пистолетам, винтовкам.
Юлиуса разбудила тишина. Он ещё немного полежал, потом начал одеваться. Всё было сырым: носки, свитер, бриджи, сапоги. Из большой комнаты — а их в землянке было три: склад, спальня «роты» и штаб, где спал он, лейтенант Юлиус Сярг, — тянуло сыростью. Значит, наступил рассвет, и печку перестали топить. Юлиус снял со стены широкий офицерский ремень с кобурой, затянул его, накинул кожаную куртку. Он никогда и никуда не ходил без оружия. С того самого дня, как в августе сорок первого поступил кандидатом на офицерскую должность во вспомогательный охранный батальон.
Он был молод, этот командир «второй роты» в «батальоне» капитана Юхансена, молод, — жесток и бесстрашен. Впрочем, что такое бесстрашие, он и сам не знал толком. Просто в двадцать два года никто не верит, что может умереть.
В большой комнате пахло угаром. Видимо, часовой совсем недавно залил печку. Сверху, из открытого люка-двери, несло сыростью и утренним холодом. Юлиус поднялся по ступенькам и вылез из укрытия. Над лесом занимался рассвет. Облака ещё низко висели над островерхими елями, но уже не были такими тёмными, как вчера. Скрытое где-то за ними солнце, пробиваясь к земле, освещало их розоватым светом.
— День должен удаться, лейтенант, — сказал часовой. Он сидел, прислонившись спиной к сосне, постелив на землю пятнистую немецкую накидку. Автомат лежал рядом.
— Почему автомат на земле?
— Я на минутку положил его, командир. Чтобы скрутить папиросу.
Юлиус тяжело поглядел на часового и ничего не сказал. Дисциплина падала. Бессмысленное сидение на болоте разлагало людей. Они начинали забывать, зачем пришли в отряд. Пропадало главное — идейность борьбы. Они превращались в обыкновенных бандитов. В августе 1944-го, когда грохот артиллерии настолько приблизился к Таллину, что казалось, стреляют прямо на улицах, его приёмный отец, брат покойной матери, Карл Сярг, занимавший в директории Мяэ должность, соответствующую министерской, приехал утром домой и велел лакею позвать Юлиуса.
Он вошёл в кабинет и увидел четыре больших чемодана, перетянутых ремнями.
— Да, ты правильно понял меня, я уезжаю. — Сярг сел на чемодан. Он достал трубку, начал уминать табак пальцем. — Бегу, если хочешь. Завтра в Таллине будут большевики.
Юлиус молчал, смотрел на чемодан, сплюснутый грузным телом отца. Кожа противно скрипела при каждом движении Сярга.
— Что ты молчишь?
Юлиус пожал плечами, он ещё никак не мог осознать происходящего.
