Николай Стуриков - Сотый шанс
Но жестокий случай разлучил их.
По долгу службы командир полка подписал тогда документ: «Пропал без вести…» Но сам документу не верил. Майор видел белый купол парашюта. Михаил прыгал из горящей машины не впервой. И приходил в свой полк.
Давно сделаны последние выстрелы на войне. Но вестей о друге, с которым летал, у Боброва не было. На запрос он получил уклончивый ответ: «Сведений не имеется».
…Сегодня полковник Бобров начал утро по обыкновению с просмотра газет. Остановил глаза на первой странице: «Указ…» И замельтешили буквы, сбились в кучку, тугой горкой поползли вверх… Будто он попал в семикратную перегрузку.
В Указе — до боли знакомое имя.
Успокоившись, посмотрел на заголовок: «Правда», 17 августа 1957 года». Еще раз, словно не веря себе, перечитал:
«За проявленные мужество, отвагу и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в период Великой Отечественной войны присвоить старшему лейтенанту Девятаеву Михаилу Петровичу звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».
Так, значит, он жив!.. Значит, вернулся!
Бобров, командир обстрелянный, человек не из слабонервных и сентиментальных. Но и у него повлажнели глаза.
«Мордвин» жив, «Мордвин» — Герой!.. Вот это да!
…Тринадцатое июля сорок четвертого. Прошло тринадцать лет. Но все помнится.
В тот душный день Девятаев четырежды уходил на «аэрокобре» прикрывать бомбардировщиков. И, чтобы уберечь их, трижды ввязывался в схватки с немецкими истребителями. К вечеру усталый, взмокший, сбив десятый за войну вражеский самолет, прилетел домой. Еле-еле дотянул машину: левое ее крыло разворотил зенитный снаряд. Ничего, за ночь залатают, а утром, как обычно, техник доложит: «Машина к вылету готова».
Михаил отстегнул лямки парашюта, спрыгнул с плоскости на пожухлую, притоптанную траву. Летчики, закончив трудовой военный день, сходились к грузовику, который отвезет их в деревушку: там столовая и ночлег. Там обсудят перипетии воздушных боев за день, потом улягутся спать, чтоб набраться сил на завтра.
Но Бобров задержал полуторку, выкрикнув:
— Ребята, там «юнкерсы»! Летим!
Летчики кинулись к самолетам. Девятаев выжидающе стоял.
— Ты чего, «Мордвин»? — на секунду приостановился Бобров.
— Самолет подколотили, не на чем лететь…
— Бери «туза» и пристраивайся.
Некоторое время назад, когда на здешнем участке фронта было затишье, в полк Боброва прилетал командир дивизии Покрышкин. И, к немалому своему удивлению, на стоянках увидел размалеванные краской самолеты. На одной машине нарисован кот с пушистым хвостом, на другой какие-то чертики, на третьей яркий пиковый туз…
— Что это за фокусы?
— Отличительные знаки, товарищ комдив! Они виднее цифр.
Покрышкин подумал: «По таким тузикам-чертикам удобно прицеливаться». Хотел распорядиться соскоблить украшения. Но летчики, довольные находкой, так просяще смотрели на командира, что тот махнул рукой:
— Ладно, потешьтесь, пока нет серьезных боев. А начнутся — сами себя взнуздаете.
…Заболевший хозяин «туза» был ростом выше Девятаева, и сейчас, когда ребята выруливали на взлет, Михаил торопливо укорачивал лямки парашюта. Минут через пять на форсаже догнал группу, передал по радио:
— «Выдра», я — «Мордвин». Пристроился.
— Вижу «туза», — ответил командир полка. — Будешь прикрывать меня. Драка будет подходящая.
Они успели перехватить «юнкерсов» до подхода, разорвали строй.
— Доконайте! — приказал Бобров летчикам. — А ты, «Мордвин», за мной!
Командир понимал, что у бомбардировщиков где-то прячется прикрытие. Значит, перед боем нужно набрать больше высоты.
На земле горели «юнкерсы», над головой висели белесые облака. Из них и вырвались восемь черных стрел.
— Атакую! Прикрывай! — И Бобров бросился свечой.
Воздушный бой стремителен и краток, как вспышка импульсной лампы. Кто — кого? — решается в доли секунды.
Горит первый «фокке-вульф».
Для новой атаки нужен новый заход. Но «фокков» было больше.
И как бы ты ни был хитер и изворотлив, двоим против семи туговато. Ты должен видеть и впереди и за спиной, справа и слева, вверху и внизу. Мало видеть, надо — как это длинно говорится и как мгновенно делается! — замысловатыми лабиринтами, меж огненных трасс, пробраться в решающее положение и в нужную секунду нажать на гашетки.
Михаил, прикрывая командира, поймал в прицел чужой самолет. Ударил. Бросил короткий взгляд влево, куда заковылял подранок. Но именно в этот миг надо было оглянуться: к его «тузу» подобрались два «фокке-вульфа».
Девятаев скользнул на левое крыло, бросил «кобру» вправо и вниз. Не помогло. Горели обе плоскости. Дым ворвался в кабину.
— Я — «Выдра», я — «Выдра», — крикнул по радио Бобров. — «Мордвин», прыгай!
— Я — «Мордвин», я — «Мордвин», — Девятаев задыхался. — Потерял ориентировку. Наведите меня на восток…
Но было поздно. Бобров видел: самолет вот-вот взорвется…
— «Мордвин», Мишка! — нервно закричал командир. — Прыгай, черт, приказываю! Прыгай!
Это был их последний диалог.
Бобров видел белый купол парашюта, повисшего на дереве… Надеялся, что Михаил придет. Его ждали неделю, вторую… И только через тринадцать лет — первая весть. И какая!..
Бобров поспешил на телеграф.
ТРИНАДЦАТЫЙ СЫН
Петрович, как запросто, по-дружески, называют Девятаева волгари-капитаны, человек простой, прямой. На его открытом, слегка скуластом лице с лукавым прищуром карих глаз, едва заметны следы оспы.
Как-то, отдежурив сутки в плавании на своем нехитром, похожем на утюг, баркасе, он пришел домой и, по заведенному обычаю, наскоро побрился.
— А смотри-ка, Фая, я вроде симпатичнее стал. Никаких рябинок, — он весело рассмеялся. — Чудо! Будто в косметическом кабинете побывал.
— Хорош кабинет, — не поддержав его шутки, сказала жена.
Фаузия Хайрулловна долго не могла свыкнуться с тем, что уже минуло. Теперь, после войны и мук, было отрадой, что Михаил работает в порту, что бумажка со страшными, обжигающими словами «пропал без вести» оказалась ненужной. Но порой, по вечерам, когда он заснет перед вахтой, Фаина осторожно включала маленький настольный светильник и долго, почти не дыша, смотрела на усталое лицо Михаила. Казалось, будто на его щеках, подбородке, переносице еще не остыли следы чужих, запачканных кровью дубинок, тяжелых кулаков…
«Симпатичней стал…»
И как он может это легко говорить?
