Владимир Рыбин - Искатель. 1978. Выпуск №2
Она закрылась руками и заплакала громко, навзрыд. И сразу улетучилась вся моя злость. Я смотрел на бегущего ко мне начальника и морщился от непонятной, охватившей всего меня жалости к Вольке.
— Ладно, не реви, — сказал я. И неловко обнял ее. И вдруг почувствовал под ладонью что-то мягкое, упругое. Я не мог понять, что это такое, а когда понял, отшатнулся, испугавшись сам не знаю чего. Она тоже вся сжалась и, опустив руки, смотрела на меня с каким-то новым испугом.
— Что, ранены? — крикнул начальник заставы. — Чего же слезы… Никто не ранен?… — Нервно, торопливо оглядывая под бегавших к нам пограничников, он в то же время как-то странно, не по-начальнически, тормошил, трогал меня и Вольку, с виноватым видом обессиленно сидевших перед ним.
Огромный Гром рвался с поводка, волоча за собой ефрейтора Кучкина, словно и ему тоже не терпелось излить на нас свои чувства. Волька опасливо косилась на собаку, пряталась за меня.
— А там, под обрывом? Вдруг кто-нибудь там был? — Начальник махнул рукой Кучкину и всем ребятам. — Осмотреть местность!
И мы остались втроем.
— Где ты взяла гранату? — спросил начальник.
— Тама. — Волька небрежно махнула рукой в сторону большого камня. Она уже приходила в себя, снова становясь обычной, замкнутой, по-детски упрямой.
— Где «тама»?
— А в пещере.
Мы переглянулись, и я, сразу поняв все, кинулся к знакомой нише. И остановился под строгим окликом:
— Отставить!.. Где была одна граната, там может быть и другая, — добавил начальник миролюбиво.
Обломав сапогами черные обгорелые кусты, он встал на колени, заглянул внутрь. И я тоже не утерпел, наклонился.
Из ниши несло холодом, и ничегошеньки в глубине ее не было видно.
— Принеси фонарь.
Я сбегая к машине, через минуту ткнул в темень ослепительным лучом и сразу увидел в стене черную щель, ведущую куда-то вправо.
Начальник заставы отобрал у меня фонарь, приказал отойти подальше и пополз внутрь, осторожно обшаривая на дне каждый камень. Уж и ребята все собрались, и солнечный блик на море погас, и совсем потемнело меж сосен, а начальник все копошился в пещере, и мерцание света в глубине, немое, без каких-либо звуков, будило в душе тревогу, зудящее любопытство, очень похожее на те, что еще помнились из детских сказок о гномах, занятых в подземельях своими всегда таинственными делами.
Но вот свет стал приближаться к выходу, и вскоре мы увидели начальника, все так же осторожно выползавшего из пещеры. В одной руке он держал фонарь, в другой — какой-то непонятный круглый предмет. А из-за пояса, что было уж совсем поразительно, торчала белая от пыли рукоятка револьвера! И глаза у него были какими-то незнакомыми — испуганными, грустными и удивленными.
— Вот, — сказал он растерянно, протянув мне круглый предмет. Я взял его и увидел, что это сморщенная от времени пограничная фуражка с еще не потускневшим зеленым верхом. На обратной стороне ясно были различимы вышитые нитками две буквы: «И. К.».
Начальник вынул из-за пояса револьвер, недоверчиво понюхал ствол, глянул на Вольку:
— Из этого стреляла?
— Угу, — ответила она, не поднимая глаз.
Я ждал сердитых слов о том, что граница есть граница и это должны понимать все школьники, даже если они не состоят в ЮДП. Но вместо этого начальник медленно, как-то церемонно снял фуражку и сказал:
— Там он… лежит… бывший пограничник Иван Курылев… Его останки. — Начальник говорил прерывисто, словно задыхался после хорошего бега. — Видимо, он знал об этой пещере. Спрятался в ней и оставил в глубине у поворота последнюю свою гранату. Разогнул чеку, привязал к кольцу кусок проволоки. Если бы враги полезли за ним, ему достаточно было потянуть, чтобы чека выскочила. Так он и умер, держась за эту проволоку…
Стянув с головы фуражку, я мял ее в руке, со смешанным чувством страха и любопытства взглядывая на черное пятно ниши. И хотелось мне радоваться, что разрешилась наконец мучившая нас загадка, и плакать от жалости к Ивану. Словно он умер только теперь, при мне. И хотелось бежать куда-то, что-то делать, чтобы погасить обжигающую меня горечь и злость…
…А еще я люблю жизнь на заставе за неизменность распорядка. Что бы ни случилось, в свой час будет обед и политбеседа, общее построение и уборка территории. Будет и боевой расчет, когда каждому определяется место в его глазном деле — охране государственной границы.
Я чувствовал себя героем дня и в глубине души рассчитывал, что сегодня для меня будет сделано исключение. Но, как сказала бы моя бабушка, «Перед службой мы все равны, как перед богом». В боевом расчете и мне, как обычно, было уготовано место — идти на вышку старшим наряда. Вместе с Игорем Курылевым. Не знаю, чем руководствовался начальник, посылая нас вместе, но я сделал из этого свой вывод: значит, после всего случившегося надо побыть рядом с ним. Ведь человек — это уравнение с тысячей неизвестных, корень квадратный из неведомого числа. Бывает, год проживешь рядом, узнаешь о нем все, даже сколько раз на день сморкается, а случится непредвиденное, и выплеснется из темных глубин души способность необычайная, то ли возвышающая, то ли позорящая.
Не знаю, чего хотел начальник, но я, еще когда мы шли на вышку, начал прощупывать Игоря, заговорил о том, что всем нам не давало покоя, об открывшемся вдруг факте гибели Ивана. Было жутко, почти невозможно представить его безысходность: выйти из пещеры, значит, попасть в руки врага, остаться — наверняка умереть от ран, голода и жажды. Одни из наших ребят говорили, что они на месте Ивана обязательно попытались бы уйти в горы, другие, что поползли бы к поселку: были же там свои люди?! Третьи твердили о поговорке насчет того, что помирать, так с музыкой: поднять руки, а потом, как в кино, взорвать себя последней гранатой вместе с врагами… Объединяло нас одно — страстное желание задним числом найти для Ивана другой, как нам казалось, более достойный выход. И было в этом желании что-то от себя, от начитанной о войне самоуверенной молодости, не приемлющей безвыходных положений.
Игорь не принимал в этих дискуссиях никакого участия, был замкнут и печален. И теперь мне не удалось расшевелить его.
Тогда я переменил тему, заговорил о Вольке. Еще вчера, когда начальник заставы только вылез из пещеры, я подумал о недетской ее храбрости. Но оказалось, что она какого-то метра не дотянулась до человеческих останков. И всю дорогу, пока мы ехали обратно, жалась ко мне, дрожа как в ознобе от одной мысли, что могла увидеть их.
— Повезло девке, — сказал я Игорю. — Как пить дать, угробила бы себя этой гранатой. А может, и не только себя.
