Юрий Вознюк - Таежная одиссея.
— Вообще ничего ружьецо, да только патроны слабоваты — перезаряжать надо.
— Я поинтересовался, каким образом.
— Могём научить, — великодушно сказал он. — У вас наши, рассейские, от трехлинейки патроны есть?
Такие патроны у нас были.
— Ну вот, со своих порох долой, а с трехлинеечных всыпай. Бьет, как зверь: дыра на выходе — во-о, — показал он на свою шапку.
В те времена я знал об оружии немногим больше того, что при стрельбе его нужно направлять стволом от себя. Мне действительно казалось, что у моего карабина мала убойная сила, и потому я, не долго думая, разрядил четыре из оставшихся пяти карабинных патронов и всыпал в них по полному заряду винтовочного пороха. Я понимал, что по всем законам нужно было бы пристрелять карабин, но у меня осталось всего пять патронов и я не мог позволить себе такую роскошь.
С того дня все наши помыслы были устремлены на ожидание снега. Мы не сомневались, что с первой порошей нам хватит двух-трех дней, чтобы на славу поохотиться и вернуться во Владивосток с добрыми трофеями. А пока мы охотились на белок, стреляли рябчиков. собирали орехи и пробовали всевозможные способы коллективной охоты по чернотропу.
Однажды мы шли по сопке и я вспугнул с лежки козу. Она побежала вверх по склону и наткнулась на Димку От неожиданности он растерялся и пропустил момент выстрела. Только после моего крика Димка поднял ружье и выстрелил. К моему удивлению, коза упала как подкошенная. Димка был несказанно рад и важничал, хлопая по бескурковке.
— Вещь! — говорил он. — Слона можно свалить.
— Вечером, за чисткой ружья, он снова расхвастался. Это на мишку, — говорил он, перебирая патроны, заряженные пулями. — Это на секачишку, — прямо-таки рифмовал он.
Не связывался бы ты с медведем, — сказал ему Сузев занятый приготовлением лепешек,
— А чего? Что страшного? — повернулся к нему Димка.
— Да оно, конечно… но ружье у тебя не на медведя.
— Ха-а, — пренебрежительно протянул Димка. — Да ты посмотри, что это такое, — тыкал он пальцем в пули. — Снаряд — твоих три надо. Влупишь промеж глаз — до хвоста достанет.
— Ну, если близко, а как далеко…
— А сегодня близко было? — кивнул он на распяленную козью шкуру. — Не с этой же пшикалкой мне идти на охоту, — показал он на отвергнутый винчестер.
Сузев не стал возражать и вышел за дровами. Только он шагнул за порог, как сразу же раздался его радостный возглас. Я открыл дверь и в свете фонаря увидел, как Сузев, от удовольствия вытянув губы, что-то ловит руками. В воздухе кружился снег. Мы выскочили наружу и подставили снежинкам ладони и лица. Мы прощались с осенью, зная, что это пришла настоящая зима. До глубокой ночи мы не могли заснуть. Уже были зачинены все дырки в улах, уложены рюкзаки, а мы все выходили и выходили за дверь и подолгу смотрели, как наряжалась тайга зимним убранством.
Встали задолго до рассвета. Снег прекратился. Выпало его сантиметров пять. Еще вечером мы договорились, что в случае необходимости будем ночевать в тайге — погоня за зверем могла завести далеко. Димка перевез нас на правый берег реки, сам же вернулся обратно — у него было облюбовано место где-то на другой стороне. С Сузевым мы расстались сразу же — он пошел вдоль берега Перевальной, я зашагал по своему ключу.
Неузнаваемо преобразилась тайга. Она посветлела, стала как будто реже. Двигаться по ней можно было совершенно бесшумно. Вот и первый автограф для меня: от дерева к дереву тянется цепочка следов: впереди две длинных парных черточки, сзади две точки — это бежала белка. А вот и она сама с шишкой в лапках сидит на дереве и внимательно наблюдает за мной. Я потихоньку поднимаю сучок и запускаю им в белку. Испугавшись, белка роняет шишку и забирается выше по дереву. Я подбираю шишку и в благодарность машу ей рукой. Белка бегает по ветке и сердито цокает на меня.
Все дальше и дальше ухожу я в тайгу. Что это цветное мелькнуло на снегу? А-а, это желто-охристый колонок, что-то выискивает в буреломе. Вот он вскочил на упавшее дерево, оглянулся и, заметив меня, что есть духу пустился наутек.
Пробираясь через молодой пихтач, замечаю полосу сбитого с веток снега. Впереди на земле алеют капельки крови. Догадываюсь, здесь произошла лесная трагедия. Грязно-желтая, пакостная и кровожадная разбойница харза поймала на дереве белку, но, не удержавшись, упала на землю. Здесь же харза и прикончила белку. Это произошло за несколько минут до моего появления.
Солнце только осветило вершины деревьев, когда я подошел к намеченному месту. Еще несколько дней назад здесь держался зверь. На склонах небольшого распадка рос дубняк, желудями которого кормились кабаны. Дно распадка, заросшее кустарником и папоротником, служило им ночным пристанищем. Я пошел по его склону. Есть! След! Спешу к нему, но подойдя ближе, разочаровываюсь: это изюбровый. Нет, изюбры мне не нужны, но все же захватывающе идти по следу. Следы совсем свежие. Только что здесь были олени. Вот они повернули вниз. А ну, дай-ка попробую! Я оставляю следы справа и по дуге поднимаюсь по склону.
— Гав, га-ав! — резко звучит в утренней тишине, и я невольно вздрагиваю.
В просветах деревьев вижу двух изюбров. Они стоят насторожившись, не зная, что делать, такими странными звуками выражая свое состояние. Ага, значит, я рассчитал правильно.
Налюбовавшись изюбрами, я спускаюсь на дно распадка и перехожу на другую сторону. Передо мною кусты багульника, трескуна, и я обхожу заросли стороной.
Все произошло мгновенно, неожиданно. Остановившись, я поправил рюкзак, удобней устроил карабин на плече и, подняв глаза, увидел… В шагах тридцати от меня стояла черная гималайская медведица и смотрела, как резвились ее медвежата. Одеревенелыми руками тяну с плеча карабин, но его что-то не пускает. Вместе С карабином ползет с плеч и рюкзак. Не могу нащупать, за что же зацепился карабин. В ногах какая-то противная слабость. В тот момент, когда я освобождаю рукоятку затвора от завязки рюкзака, медведица, мягко спрыгнув с валежины, исчезает за молодыми елочками. Пропали за ней и медвежата. В тайге опять пустота и тишина. Нет, в ней гремит мое сердце! Оно так колотится, что больно груди. Чу! Какой-то шорох! Чуть правее того места, где были медведи, стоит сломанная сухая липа, и по ней кто-то ползет. Все выше и выше, и наконец я увидел медвежонка.
Злой дух, вероятно, стоял тогда за моей спиной и направил мою руку. Я поднял карабин и… нажал на спусковой крючок. Гром выстрела — свирепый удар в плечо. Жалобный крик медвежонка, глухой удар о землю и тут же все покрывающий яростный рев медведицы. От отдачи карабин вылетел из левой руки. Хватаю его и до боли в кисти стараюсь передвинуть затвор. Сейчас хрустнут пальцы! Поздно! Оскалив пасть, в искрах блестящего снега, вылетает из кустов медведица. Откуда она здесь? Когда успела обойти меня?! Быстрей! Рву из-за пояса топор и, срывая ногти, стараюсь сдернуть с лезвия чехол. Медведица стоит в пятидесяти метрах от меня, стараясь схватить носом запах. Ветерок от нее, и она не чует меня. Еще раз жалобно пискнул в кустах медвежонок, и медведица, качнувшись, побежала к нему. В ее черной шерсти блестел белый снег, под шкурой перекатывались чудовищные мускулы. Минут пять под липой слышалось глухое ворчание, потом раздался треск, и все стихло. Я подобрал валявшийся в снегу карабин и, подойдя к дереву, надавил на него рукояткой затвора. Раздался щелчок — затвор открылся и из патронника вывалился капсюль. Гильза осталась в патроннике, выбрасыватель не захватывал ее, шомпол я забыл.
