Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
Саломея протянула руку к столу, чтоб подали ей кружку с водой, утолить жар, который пожирал ее; но старуха, надев очки, продолжала вязать чулок и мучить больную рассказами.
– Вот как вспомнила об чае, так и захотелось, – продолжала она, положив чулок на стол, – уж ты полежи, матушка, одна, а я пойду к фельдшерше, чай уж она пьет.
Старуха вышла. Саломея снова протянула руку к столу, но некому понять ее желания.
Медик посещал ежедневно больную, как официальный человек, заботясь единственно о существенной болезни. Он вывел Саломею из опасного положения, но не его дело было заботиться о ее душевной болезни; а тем менее об ее положении. Он приходил, щупал пульс, молча прописывал рецепт, или, кивнув головой, уходил. Слабость ее еще была велика; но слабость может долго продолжаться, слабость пройдет сама собой. Курс лечения кончился, термин для поправления сил прошел – на выписку!… решил медик.
– Куда ж ее отправить? – спросил дежурный лекарь.
– Как куда?
– Ее поместили по приказанию главного доктора; бумаг никаких нет.
– Так спросить его; или лучше спросить ее самое. Дежурный послал фельдшера объявить Саломее, что она
назначена на выписку из больницы; а потому, куда угодно ей будет отправиться?
Саломея посмотрела на фельдшера, опустила голову и ни слова не отвечала.
– Она тебя не понимает, ведь она французинка. Постой-ко я ее спрошу, – сказала старуха сиделка.
– Ну, спроси, куда ее отправлять?
– Послушай-ко, матушка, вот пришел фельдшер сказать, что тебя следует на выписку; так говорит, куда отправлять-то тебя? Родные, что ли, есть?… Или куда на квартиру? где ты жила-то? а?
– Ах, не мучайте меня! дайте мне умереть! – проговорила Саломея.
– Зачем умирать, – сказал фельдшер, – вас, сударыня, назначили на выписку… Вы теперь, слава богу, здоровы; а это так еще, от слабости вас тоска берет; да это ничего. Вы извольте, с богом, отправляться теперь домой; слабость сама собою пройдет… Это уж мы знаем.
И фельдшер вышел.
– Что? – спросил доктор.
– Объявил ей, что она теперь совершенно здорова, а потому может отправляться домой.
– Так в особую-то, на место ее, перевести больную, что давеча привезли.
– Слушаю, – сказал фельдшер, и вследствие этого приказания в комнату Саломеи вскоре внесли на руках больную.
– Э! что ж это, куда ж мы положим ее?… Койка-то занята. Призванный фельдшер снова объявил Саломее, что она совершенна здорова и назначена на выписку.
– Дайте мне умереть! – повторила в ответ Саломея.
– Никак нельзя-с, – сказал фельдшер, – мы за это в ответе будем.
После долгих недоразумений, что делать с назначенной в выписку иностранкой, доложили главному доктору. Главным доктор известил об этом доктора, чрез посредство которого она принята была в больницу.
«Что ж мне с ней делать? – подумал доктор, – куда мне ее девать? Чаров отрекся от нее!… Разве похлопотать, чтоб приняли ее во вновь открытый приют?… В самом деле!…»
И доктор отправился к одной из дам благотворительного общества, заботами которой открылся новый приют для бедных. К счастью, в приюте на двенадцать кроватей оставалось еще одно вакантное место, в отдельной комнате, где помещена была уже одна дряхлая старушка.
– Мавра Ивановна, вот и вам привезли сожительницу, – сказала старушке на другой день после этого женщина, прислуживавшая в приюте.
– Что, Дарьюшка?
– Привезли какую-то, на пустое место, к вам, Мавра Ивановна, – крикнула на ухо старушке женщина.
– А! Ну что ж, и слава богу, мне все-таки веселее будет… Чай, мой Васенька ей не помешает, – проговорила старушка, поглаживая старого кота, который лежал у нее на коленях.
– Вот сюда, – сказал вошедший доктор, за которым вели под руки Саломею, – вам будет здесь спокойнее… Об вас приложат все возможные заботы… Я буду навещать вас…
Саломею посадили на кровать; она обвела кругом взорами и молча прилегла на подушку. Доктор поклонился и вышел.
– Нездоровы, верно, сударыня? – сказала старушка, смотря с состраданием на Саломею, – дай бог здоровья добрым людям!… Не покидают нас бедных!…
Воображая, что Саломея заснула от утомления, старушка замолкла, взяла со столика святцы, надела очки и стала всматриваться в буквы и читать про себя.
– Где это я? – вскрикнула Саломея, очнувшись вдруг из забывчивости.
– В приюте, сударыня, – отвечала старушка, положив святцы, – не привыкли еще; как быть-то!… Бог дает, бог и отнимав!, за грехи наши… Да не оставляет же он нас, милосердный отец, на совершенную гибель! посылает добрых людей в помощь… Помолимся ему!…
И старушка перекрестилась, обратясь к образам в углу. Саломея посмотрела на нее. Но из разбитой ее души испарился дух веры в жизнь. Мутный, погасший взор ее как будто спрашивал старушку: зачем?
– Охо-хо, – продолжала старушка, – вы, сударыня, верно жили в полном довольствии и всякой роскоши… Да вдруг наказал бог невзгодьем?… Вот и я думала жизнь кончить, не потяготив собой людей… Да господь не судил!… Бывало плохое время; сожителя своего, Ивана Леонтьевича, без копеечки похоронила; думала уж по миру идти; да по милости божией вышла царская милость – половина мужниной пенсии… сто рублев в год. Чего ж еще больше, особенно при милостях и при благорасположении добрых людей. Вот примером сказать, жаловала меня очень статская советница Софья Васильевна Бронина… Да две ее дочки: Саломея Петровна…
Раздавшееся глухое восклицание прервало рассказ старушки.
. Сидевшая на кровати с склоненной головой Саломея упала без чувств на пол.
– Что с тобою, сударыня! – вскричала, испугавшись, старушка; и хотела было, по чувству сострадания, броситься на помощь, но не могла. – Господи! И сил-то уж нет привстать с места, помочь человеку!… Дарьюшка!
– Что вы, Мавра Ивановна?
– Ох, помоги скорей! без памяти упала!
– Владыко ты мой! – привезли совсем больную женщину! – сказала Дарья, приподнимая Саломею на постель. – Скорей бы надо дать знать частному лекарю: он, чай, велит ее отправить в больницу.
– Больна, больнехонька! – проговорила старуха.
VII
Порочные чувства – болезненное состояние человека, сильная лихорадочная раздражимость сердца, которая во время внутреннего жару бросает его в воду, а во время озноба в огонь. Часто вместо того, чтоб подать помощь вначале, покуда привычка к потрясающим ощущениям не вошла в природу, вместо участия корят больного за болезнь. Он теряет надежду на участие и помощь; но как человек, он чувствует потребность в спасении и сам себя лечит по ганнемановой системе: similia similibus curantur; хочет изгнать клин клином и изгоняет недоброе чувство недобрым, злое злым. Клина из живого тела не выбьешь клином; вместо одного клина завязнет только другой клин; избегая одного проступка, бедняк впадает в другой проступок. Но часто болезнь, совершив круг, проходит сама собою, и сознание себя восстановляет силы; и часто болезнь, истощив силы духа и тела, бросает человека на жертву отчаянию; но, бессильный, он еще хочет искупить жизнь и жаждет наказания – не искупит ли оно его.
