Станислав Лем - Искатель. 1963. Выпуск №1
На экране, повторяя движение антенны, укрепленной на куполе, вращалась светящаяся линия, которая в виде фосфорических мерцающих контуров рисовала ближние окрестности Станции. Вслед за бегущим, как стрелка часов, лучом на экране возникало характерное свечение, вызванное отражением радиоволн от всех материальных объектов, а человек, одетый в металлический скафандр, был виден как вспышка большой яркости. Наблюдая за этим изумрудным удлиненным пятном, можно было проследить, как оно перемещалось по менее яркому фону, и тем самым контролировать темп и направление движения человека, находящегося вне Станции. Верхняя часть экрана соответствовала территории под северной вершиной, где находился колодец, нижняя половина обозначала юг, то есть зону, запретную в ночной период, — там проходила дорога к пропасти.
Системы «дышащего мотылька» и радара действовали независимо друг от друга. «Глаз» приводился в действие передатчиком, соединенным с кислородными клапанами скафандра. Передатчик работал на частоте, близкой к зоне инфракрасного излучения, а локатор — на волне длиной в полсантиметра.
В комплект аппаратуры входил один локатор и один «глаз», поскольку по инструкции только один человек мог находиться вне Станции. Другой, внутри Станции, наблюдал за его состоянием и в случае какого-либо происшествия должен был, естественно, поспешить ему на помощь.
Практически при такой короткой и невинной прогулке, какой была замена пластинок в колодце, оставшийся мог, отворив две двери кухни и радиостанции, наблюдать за приборами, не отрываясь от стряпни. Можно было также поддерживать связь голосом, по радио, за исключением нескольких часов перед самым рассветом, так как о приближении терминатора — линии, разделяющей день и ночь, оповещал ливень треска, делавший радиосвязь невозможной.
Пиркс добросовестно изучил игру сигналов. Как только открывался люк, на пульте загоралась красная лампочка. Салатного цвета индикатор освещался, но был неподвижен, а его крылышки были сложены, так как отсутствовали наружные сигналы, которые их раскрывали. Лучик радиолокатора мерно кружился по экрану, вырисовывая на нем фигуры окаменевших духов — неподвижный силуэт скальных окрестностей. Он не становился ярче ни в одной точке своего пути, подтверждая показания индикатора дыхания о том, что ни одного скафандра в радиусе его действия нет.
Пиркс всегда наблюдал за работой приборов, когда Ланье выходил менять пластинки.
Красная лампочка загоралась и почти тотчас же гасла, так как он уже снаружи закрывал люк. Зеленый «мотылек» начинал равномерно пульсировать. Эта пульсация незначительно ускорялась через несколько минут, потому что Ланье шел в гору довольно быстро — ничего удивительного, что его дыхание учащалось. Яркое пятно его скафандра виднелось на экране значительно дольше, чем гаснущие сразу же после того, как проходил луч, контуры скал. Потом «мотылек» складывал крылья, а экран становился пустым — отражение скафандра исчезало. Это происходило в тот момент, когда Ланье спускался в колодец — его стенки, облицованные свинцом, отражали поток сигналов. Одновременно на главном пульте зажигался красный сигнал тревоги, а картина на экране локатора изменялась. Антенна радара, вращаясь с той же скоростью, уменьшала наклон, чтобы последовательно прочесать все более отдаленные от Станции сегменты территории. Приборы действовали так, потому что «не знали», что случилось: человек внезапно исчезал из сферы их электромагнитной власти. Через три-четыре минуты «мотылек» снова начинал взмахивать крылышками, радар находил потерявшегося, оба независимых прибора вновь регистрировали его присутствие. Ланье, покинув колодец, возвращался. Сигнал тревоги, однако, продолжал пылать — его нужно было выключить. Если это не делалось, реле времени через два часа выключало его автоматически для того, чтобы из-за забывчивости людей аппаратура не потребляла напрасно энергию. Ведь в ночное время ее можно черпать только из аккумуляторов, которые днем заряжались солнцем.
Разобравшись в работе аппаратуры, Пиркс решил, что все это слишком сложно. Ланье ни во что не вмешивался. Он верил в записи протоколов комиссии. Кроме того, он считал, что подобные вещи должны иногда случаться.
— Эти негативы? — ответил он на вопрос Пиркса. — Эти негативы не имеют никакого значения. Человек и не такие вещи делает, когда понервничает. Логика оставляет нас гораздо раньше, чем жизнь. Тогда каждый начинает поступать бессмысленно…
От дальнейшей дискуссии Пиркс отказался.
Кончалась вторая неделя лунной ночи. Пиркс после всех своих исследований знал столько же, сколько и вначале. Может, и вправду трагический случай навсегда останется невыясненным? Может, это было одно из тех происшествий, приходящихся одно на миллион, восстановить которые невозможно?
Постепенно Пиркс втянулся в совместную работу с Ланье. В конце концов нужно было что-нибудь делать, как-то заполнить время. Он научился пользоваться большим астрографом (да, все-таки получалась обычная каникулярная практика), потом начал ходить попеременно с товарищем к колодцу, в котором пластинки оставлялись на многочасовую экспозицию.
Приближался ожидаемый с нетерпением рассвет. Жаждущий получить какие-нибудь сведения о мире, Пиркс манипулировал около радиостанции, но добыл из динамика только бурю тресков и свист, возвещающие близкий восход солнца. Потом был завтрак, после завтрака проявление снимков, над одним Ланье корпел особенно долго, так как обнаружил замечательный след какого-то мезонного распада. Он даже Пиркса позвал к микроскопу, но тот оказался равнодушным к очарованию ядерных превращений. Потом был обед, час у астрографов, визуальные наблюдения звездного неба. Приближалось время ужина. Ланье уже возился в кухне, когда Пиркс — сегодня была его очередь — всунул голову в дверь и сообщил, что выходит. Ланье, занятый изучением сложного рецепта на коробке с яичным порошком, буркнул, чтобы Пиркс поспешил: омлет будет готов через десять минут.
Пиркс с пачкой пластинок в руках, уже в скафандре, проверив, надежно ли зажимы соединили шлем с воротником, отворил настежь обе двери — кухни и радиостанции, — вошел в камеру, захлопнул герметическую дверь, отворил люк, вылез наверх, но не закрыл его, чтобы побыстрее вернуться. Это было вполне допустимо — Ланье все равно не собирался выбираться наружу.
Пиркса встретила темнота, и только по черным провалам на фоне звездного неба можно было понять, что вокруг скалы. Он зажег рефлектор и за мерно колышущимся перед ним бледным пятном света дошел до колодца. Перекинул ноги в тяжелых ботинках через облицовку, нащупал первую ступеньку, спустился вниз и принялся заменять пластинки. Когда он присел и наклонился над штативами, его рефлектор несколько раз мигнул и погас. Он тряхнул головой, потрогал рукой шлем — свет загорелся снова. Значит, лампочка цела, что-то с контактом. Он начал собирать заснятые — пластинки — рефлектор пару раз моргнул и опять погас. Пиркс несколько минут сидел в полной темноте, не зная, что делать. Обратная дорога не пугала его, он отлично помнил ее, а кроме того, на вершине Станции пылали два огонька, зеленый и синий. Но, работая на ощупь, можно разбить пластинки. Он еще раз стукнул кулаком по шлему — рефлектор вспыхнул. Пиркс быстро записал температуру, воткнул заснятые пластинки в кассеты, но когда вкладывал кассеты в футляр, проклятый рефлектор погас. Пришлось отложить пластинки, чтобы несколькими ударами по шлему вновь включить свет. Пиркс заметил, что, когда он выпрямляется, рефлектор горит, а когда наклоняется, гаснет. Приходилось работать в очень неестественном положении. Наконец свет погас еще раз, и никакие удары не помогали. Вокруг были разложены пластинки, и о возвращении на Станцию сейчас не могло быть и речи. Он оперся спиной о нижнюю ступеньку, отвернул наружную крышку, поплотнее вставил в патрон ртутную лампу и закрыл крышку. Теперь у него был свет, но, как это иногда случается, винт никак не хотел завинчиваться. Пиркс пробовал и так и этак, наконец, потеряв терпение, сунул крышку рефлектора в карман, быстро собрал пластинки и, вставив новые, начал карабкаться по ступенькам. Он был метрах в полутора от поверхности, когда ему показалось, что с белым светом его рефлектора смешался какой-то иной блеск, колеблющийся, непродолжительный. Он взглянул вверх, но увидел в отверстии колодца только звезды. «Показалось», — подумал он.
