Михаил Федоров - Искатель, 2014 № 06
— Конечно! Погодите, я к этому сейчас подойду. Мне становилось хуже с каждым днем. Очень быстро… Есть разные варианты болезни Гоше, в том числе медленные, и для них, мне сказали, есть неплохие методы лечения. Окончательно болезнь все равно не излечивается, но сильно замедляется, и можно более или менее сносно прожить и тридцать лет… А при быстром течении… У меня оказалось быстрое. Очень больно, прописали кучу лекарств, и мне казалось, что не помогает никакое, я не хочу это вспоминать, Джонатан, рассказываю только потому, что Ник… Джонатан, я перестала его понимать! Вроде бы он делал для меня так много, но у меня было ощущение, будто он не обращал на меня внимания. Все время думал о своем. Может, это нормально, может, физики так и работают, все время думают о своих теориях, он приносил еду, кормил меня, выводил гулять, оставался на ночь, но мне все время казалось, что он не со мной. Вы женаты, Джонатан?
— Да. Двое детей. Взрослые уже.
— И вы, когда над чем-то работаете, тоже так обходитесь с женой?
— М-м-м… Не знаю, Габи. Наверно, нет. Точнее — сейчас уже нет. С возрастом наука становится рутиной. Новые идеи приходят кому-то другому, а ты подхватываешь, дорабатываешь. Это тоже важно. Собственно, наука практически вся на том и стоит: на доработке чьих-то идей. Но ощущение… В молодости были идеи, было… Я хочу сказать, что временами завидовал Нику. Мы с ним написали несколько хороших работ, но… Идеи были его, математика общая, доработка моя. И мне знакомо такое его состояние, это замечательное ощущение, полет, со мной такое случается очень редко. Простите, я…
— Хорошо, что сказали, Джонатан. Я думала… Теперь уже неважно.
— Простите, Габи, болезнь Гоше… Вы сказали — наследственная, и что… неизлечимая?
— Нет. То есть да. Окончательного излечения не существует. Можно замедлить течение, а в тяжелых случаях, вроде моего, не очень сильно замедлить.
— Но вы…
— Хорошо выгляжу, да? Врачи назвали это чудом. «Спонтанная реабилитация», — как сказал профессор Хидман, первый случай в его практике.
— Поздравляю! Искренне рад за вас.
— Я узнала об этом в четверг. Была в Чикаго, в клинике, и профессор Хидман сказал… Тут же позвонила Нику, он был на седьмом небе, теперь все стало хорошо, в пятницу я весь день была занята, последние осмотры, Нику позвонила под вечер — договориться, чтобы он встретил меня в понедельник в аэропорту, но он не отвечал…
— Вы беспокоились?
— Сначала — нет. Ник часто по выходным работал, а когда у него идеи, он отключает в телефоне звук, не смотрит почту… Утром в пятницу, когда мы говорили, он сказал, что очень рад за нас обоих и, пока меня нет, а я должна была прилететь в понедельник, он будет работать, и я… нет, не беспокоилась. В понедельник я вернулась, Ник по-прежнему не отвечал, и я поехала к нему, а там… Господи…
— Не вспоминайте, Габи…
— Простите, Джонатан… я сейчас приведу себя в порядок…
* * *— Спасибо, доктор Бернс. Ваше заключение…
— Не думаю, что оно как-то поможет в расследовании, детектив.
Сильверберг пожал плечами. Файл, присланный Бернсом, он внимательно прочитал, но в физике был не просто чайником, в школе говорил о себе: «В норд-норд-вест я еще отличу Ньютона от Эйнштейна, а при южном ветре оба на одно лицо».
— Разберутся, — уклончиво сказал Сильверберг. — Наш главный эксперт Арик Розенфельд фиговый физик, но компьютерный гений, пусть почитает.
С профессиональным интересом детектив наблюдал, как Бернс подносит ко рту одноразовый стаканчик с жутким кофе из автомата, обжигает пальцы, но терпит. Неприятно ему, а надо скрывать. Хотя зачем? Но ведь не он один такой, почти все делают вид, что им тут нормально, подумаешь, полицейский участок, вот если бы вызвал начальник и выдал письмо об увольнении…
— Зря вы не положили сахар, без сахара эту бурду пить невозможно.
— Значит, вы не пили кофе из автомата на факультете.
— Пил, конечно. И хоть бы кто предложил приличный кофе, а ведь почти у каждого в кабинете стоит собственная кофеварка. Так я о чем… Розенфельд получил хорошую пищу для размышлений, но размышлять он не будет. Чистая формальность, для архива. Надеюсь, вы не потратили много своего времени, и полагаю, вас устроила оплата.
— Да. Я хотел бы спросить, если это, конечно, не составляет тайну следствия…
— Какие тайны, доктор? Вы читаете газеты? Новости в Интернете? Журналисты, естественно, выжали эту историю досуха. Все следственные версии разобрали на мелкие детали и вышвырнули в мусор. Полиции досталось по первое число.
— Но сейчас такие методы… Я читал: можно найти преступника по капельке пота…
— По кончику ногтя, по запаху одеколона, по флюидам его мысли… Шучу. Ничего этого нет, понимаете? У Розенфельда группа классная, три месяца назад они вычислили серийного убийцу, помните, газеты писали? Скоро дело уйдет в суд. А здесь — ничего. Говорю вам, поскольку в газетах и так все есть. Доктор Гамов был в квартире один. Никто в тот день не входил и не выходил. Никто не влезал в окно и не имел такой возможности.
— Но кто-то же…
— Именно! Если все версии невозможны, надо взять самую невероятную, она и будет истинной.
— Любите Конан Дойла.
— Терпеть не могу. Примитивно, хотя для конца девятнадцатого века, наверно, очень круто. Фразу помню, потому что ее повторяет каждый дебил, особенно в последнюю неделю. Только выводы они все делают неправильные.
— Да?
— Конечно. Невероятный, но верный, если верить прессе, вывод: в полиции нет хороших экспертов, копы упустили решающую улику и так далее.
— А вы не…
— Нет. И тот невероятный вывод, о котором я говорю…
— Да?
— Послушайте, доктор, вам-то это должно быть очевидно. Если все следственные версии оказались глупыми и нелепыми, то осталась единственная, которую эксперты даже не рассматривали, хотя у них есть полная… впрочем, об этом я еще скажу… полная информация. Не смотрите на меня, будто видите привидение, доктор Бернс. Вы тоже пришли к этому выводу.
— Я…
— Доктор, я не знаю физику, но я хороший психолог. Могу, читая фразу, пусть она даже по этой вашей квантовой теории, определить, в каком был настроении автор, и написал ли он все, как есть, или о чем-то умолчал.
— Вы хотите сказать…
— Я не хочу сказать, я прямо говорю, доктор Бернс: вы поставили точку там, где нужна была запятая. Гибель доктора Гамова как-то связана с его исследованиями. Не пожимайте плечами, это единственная версия, которую никто не принял в расчет. Никто, кроме вас. А теперь, пожалуйста: что должно было быть после точки, которую вы поставили в отчете? Вы же знаете, как погиб ваш коллега. Или полагаете, что знаете, я вижу по вашему лицу. У вас есть окончание заключения? Записали в файл или держите в уме? Не отворачивайтесь, пожалуйста, в окне, уверяю вас, ничего интересного. Да, вы знаете свои права: у меня нет достаточных, понятных окружному прокурору, оснований, чтобы изъять информацию из вашего компьютера. К тому же я не полный дебил и понимаю, что, скорее всего, ничего не найду, информацию сейчас принято хранить в разных, как говорят компьютерщики, облаках… Я все понимаю, доктор, и надеюсь на ваше добровольное сотрудничество.
