Анатолий Марченко - Звездочеты
— Но пролетариат? Коммунисты? Где же они? — не выдержал Максим.
— Это звучит как упрек и в мой адрес, — горько усмехнулся Курт. — Но куда денешься, факт — это факт. Где коммунисты? Вы это знаете. Загнаны в подполье, за колючую проволоку концлагерей, расстреляны.
— Вы давно в партии? — спросил Максим.
Курт задумался, прежде чем ответить. Потом, пригубив рюмку, решился и заговорил быстро, отрывочно. По всему было видно, что он не любит рассказывать о себе.
— Сложный вопрос, хотя и кажется простым. Видите ли, я учился в Бонне. Был студентом. И получил задание: написать реферат с опровержением теории Маркса. Разумеется, для этого пришлось Маркса прочитать. И случилось чудо: я не опроверг Маркса, а Маркс опроверг меня. И более того, убедил. Я стал антифашистом. Была тяжелая схватка в родительском доме. Я — выходец из состоятельной семьи. Отец требовал, чтобы я пошел в «гитлерюгенд». Я же вступил в компартию.
Курт приостановился, хотел продолжить, но за окном раздался шум мотора и частые автомобильные гудки.
— Тимоша! — ахнула Катя, высунувшись в окно. — Не иначе как Тимоша, кому же еще так озоровать!
Она проворно, как школьница, выскочила за дверь и помчалась к калитке, откуда и впрямь уже шел навстречу ей высокий военный с дьявольски лукавой и по-детски счастливой улыбкой на чеканном, коричневом от стойкого загара лице. Максим через окно увидел, как Катя с разбегу очутилась в широко распахнутых для объятий руках военного и, приникнув к нему, привстала на цыпочки, но так и не смогла дотянуться до его щеки, чтобы поцеловать, пока он сам не нагнулся к ней.
— Брат, — пояснил Петя, хотя и Максим и Курт уже знали, что у Кати есть брат и что он военный. — Закончил академию, отдыхал в Сочи — и вот прикатил.
— Знакомьтесь — это Тимоша! — Радость переполняла Катю, когда она вошла вместе с братом, вынужденным на пороге пригнуть голову, чтобы не задеть за косяк. — Братик мой!
Казалось, странно было слышать уменьшительно-ласковые слова «Тимоша» и «братик» применительно к этому великану с ромбами в петлицах, но лицо его светилось таким добродушием, врожденным, безыскусственным юмором и готовностью рассмешить удачной шуткой, что Максим подумал: «А и впрямь Тимоша, конечно же Тимоша!»
— И не грех вам в такой-то день в этой пещере сидеть? — мощным басом пророкотал Тимоша. — Нет на вас моего старшины, он бы в поле вывел, да по-пластунски, по-пластунски… Вот ума бы и набрались, а заодно и ветром подышали. Учтите: я вам не компаньон, ну нас к маминой тете. Пропущу единую вместе с вами за свое назначение и…
— Назначение? Получил уже? Куда же, не томи, — заверещала Катя.
— Терпение и выдержка, — остановил ее Тимоша. — До чего вы все штатский народ! Ну кто тебе позволил перебивать старшего по званию? Иль ты ослепла, ромбы мои не видишь?
— Кончай, Тимоша! — все так же ошалело воскликнула Катя. — Сестра я тебе или кто?
— В армии, Катька, запомни, нет ни братьев, ни сестер, а есть начальники и подчиненные, старшие и младшие. Иначе какая это к лешему будет армия? Так, нечто вроде патриархальной семейки.
— Да куда назначили-то, чертяка ты неумытый? — допытывалась Катя.
— Опять же, сестренка, газет не читаешь. Ну, была бы ты Наркомом обороны. Куда бы ты меня зафуговала?
— Я бы тебя в Москве оставила, ты же у меня начинающий Кутузов! — рассмеялась Катя.
— В Москве… — как-то слишком серьезно протянул Тимоша. — Война-то, она не в Москве начнется.
— На запад назначили? — поспешно спросил Максим.
— Вот это интуиция! — как припечатал Тимоша. — Вот за это и поднимем бокалы, содвинем их разом…
— Сплошные парадоксы, — перебил его Петя. — Договор о ненападении, а тебя — на запад. Кроссворд!
— Кроссворд, малыш, — отечески ласково повторил Тимоша. — Время подоспеет — все поймешь. А пока предлагаю — закусим и рванем с лукошками в лес. Море осточертело, все ходят на пляж, как на работу, убеждены, балбесы, что закаляют здоровье, и дрыхнут на солнце, пока дым из трусов не повалит. А природа? Все, как неживое, как на картинке, пальмы — ну вроде их из жести вырезали и зеленой краской замалевали…
— Ну и загибщик ты, Тимошка! — не выдержала Катя. — Сам небось путевочку в Сочи хлопотал, вернулся — здоровый как бык, черный как негр, а теперь брюзжишь.
— В лес хочу, Катька! — взревел Тимоша так искренне и неподдельно, что нельзя было ему не поверить. — В настоящий русский лес! Грибов хочу, орехов, ягод! Рябина небось уже закраснелась, как девка на смотринах, черный груздь, стервец, в орешнике скрывается. А ведь разыщу, как ни прячется, хитрюгу проклятущего. И — в лукошко, в лукошко!
Он говорил все это с таким подъемом и так призывно, что всем и впрямь захотелось как можно скорее оставить эту прокуренную комнату и отправиться на лесные тропинки. Катя моментально сложила провизию в старенький, уже вылинявший на солнце и под осенними дождиками, рюкзачок, и они, смеясь и острословя, высыпали за ворота.
До леса было рукой подать — от дачи его отделяло неширокое поле, по которому шагали, расставив длинные, как у цапель, ноги столбы электролинии. Слева солнце золотило купол островерхой, будто вознамерившейся добраться до самого неба, церквушки. В огородах люди копали картошку, стараясь управиться до непогоды. Было безветренно, и все вокруг — и лес, и деревья, и устремленные к деревушке рельсы железной дороги, — все было умиротворенным, тихим и неброским, похожим на людей, расстающихся в спокойном мудром молчании.
Пока они шли к лесу, даже Тимоша притих — так его обуздал и окрутил этот негромкий осенний день. Тимоша лишь приостанавливался, восхищенно оборачивался во все стороны, качал головой, не переставая удивляться. И только когда они углубились в лес, вдруг, сказал искренне и недоуменно:
— Братцы, а мы все куда-то едем, летим — в Африку, на какие-то архипелаги, к черту на кулички, ищем чудо, а оно — да вот же оно, братцы, один шаг до него, всего один!
— Я тоже всегда восхищаюсь красотой русского леса, — сказал Курт.
Тимоша резко обернулся к нему:
— А вот с тобой, дорогой собрат по классу, я не о природе хочу говорить. Давно знаю тебя, а все недосуг было спросить: да как же вы, братцы мои, Германию Гитлеру подарили? Как позволили ему рабочий класс оседлать? Куда вы-то смотрели, антифашисты? Проворонили, одним словом.
— Перед твоим приходом я популярно все это объяснял товарищу Максиму, — сказал Курт.
Судя по тому спокойствию и даже невозмутимости, с какими прозвучали его слова, Курт не обиделся на Тимошу, но Максим заметил, что по лицу его скользнула тень.
