Джон Колдуэлл - Отчаянное путешествие
Разрушение продолжалось. «Язычник» разваливался на моих глазах. Я работал топором, словно обезумевший лесоруб, на голове и на спине акулы образовались уже зияющие раны, спинной плавник был срублен почти до основания. Но акула не унималась. Я боялся, что она проломит палубу или повредит мачту. Я рубил и рубил без передышки, отчаявшийся, весь перепачканный кровью.
Акула головой угодила в мотор, выбила свечи и порвала провода. Потом она перевернулась, легла прямо на гребной вал и несколькими ударами погнула его. Теперь я опасался, что она пробьет борт. Я лег на бок как раз над мотором, изловчился, топором раздробил ей нижнюю челюсть и распорол брюхо.
Акула судорожно дернулась. Я продолжал наносить смертоносные удары, вышиб ей глаз, разрубил туловище от жабер до остатков спинного плавника, но хвост по-прежнему рассекал воздух, подобно хлысту.
Я подполз ближе, чтобы ударить наверняка, и лег поудобнее, собирая все силы. Теперь я нацелился в рыло, которое считал ахиллесовой пятой акулы, и раздробил его до самых верхних зубов. Акула все еще отчаянно билась. Тогда я придвинулся почти вплотную и всадил топор ей в брюхо, чтобы поразить жизненно важные органы.
Я выбился из сил и едва попадал топором в акулу. Но неожиданно все кончилось: широко разинув пасть, она вдруг замерла. Я долго лежал рядом с акулой, надеясь, что она больше не оживет, так как иначе она бы придавила меня, а я не смог бы пошевельнуться. Все вокруг было переломано и залито кровью, я тоже был весь в запекшейся крови.
Прежде чем выбросить изуродованную тушу за борт, мне пришлось заняться другими делами. Нужно было выкачать из трюма не один галлон бензина, кислоты, пролитой из аккумуляторов, и крови. Затем я вымыл палубу, каюту, борта и внутреннюю обшивку. И, наконец, убрал обломки, сложив их в каюте.
Кокпит превратился в зияющую дыру. Посреди нее голодные котята громко мяукали на туше акулы, жадно поводя усами. Я отрезал им порядочный кусок мяса и бросил его на крышку переднего люка.
Вскрыв желудок хищницы, я нашел там целую коллекцию – останки жертв, послуживших ей пищей. Там были два кальмара, большая макрель, множество уже почти переваренной мелюзги, еще одна макрель, на которую я и поймал акулу, несколько костей и кусков мяса, вырванных, очевидно, из тела какой-то крупной рыбы.
После столь упорной борьбы челюсти акулы приобрели в моих глазах особую ценность. Отрубив голову хищницы, я вымыл и вычистил ее желтые ужасные зубы.
Чтобы перебросить через борт тушу акулы, я разрубил ее надвое, но и после этого мне пришлось напрячь все свои силы. Ну, а что касается повреждений, то ремонт кормы отнял у меня более двух недель. К усвоенным мною правилам прибавилось еще одно: никогда не втаскивать акулу на борт.
Мотор совершенно вышел из строя, и починить его можно было, лишь вернувшись в Панаму. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что должен был вернуться в Бальбоа и отдать его в ремонтную мастерскую. Благодаря этому я в конечном счете выиграл бы время. Тогда мое путешествие через Тихий океан было бы не только более быстрым, но и более спокойным и скучным.
Пожалуй, главной причиной того, что я не вернулся в Панаму, было плачевное состояние моих финансов. У меня оставалось всего двадцать пять долларов – сумма, явно недостаточная для капитального ремонта яхты. Кроме того, по моим расчетам, яхта проходила в сутки от восьмидесяти до ста миль, и я надеялся через неделю добраться до Галапагоса, где мотор уже не понадобится. Мне сказали, что там начинаются юго-восточные пассаты, которые дуют непрерывно, и я вполне смогу обойтись без мотора.
Итак, я продолжал свой путь теперь уже только под парусами.
ЗА БОРТОМ
Главная опасность для человека, плывущего в одиночку на парусном судне, заключается в том, что если яхта перевернется, некому поднять ее и оказать помощь потерпевшему. Мысль о такой возможности постоянно преследовала меня, и я всячески старался соблюдать осторожность.
На следующий день после битвы с акулой я спустил с кормы спасательный леер длиной около шестидесяти футов, чтобы, если я упаду за борт, мне было за что ухватиться. Иногда я привязывал к его концу крючок, наживленный лоскутом белой материи, и ловил таким способом свежую рыбу для себя и котят, а то спускал на нем грязные штаны или рубашку, чтобы выстирать их в морской воде. Кроме того, я использовал леер и в качестве лаглиня для определения скорости яхты. Однако главное – он должен был спасти мне жизнь, если я упаду за борт.
И все же в одно прекрасное утро, даже несмотря на спасательный леер, я чуть не остался в океане.
Едва взошло солнце, как с юго-запада на меня обрушился шквал. Море забурлило вокруг яхты. Грот и стаксель были зарифлены. Я не торопился убирать кливер, надеясь, что ветер скоро утихнет.
То, что бушприт то и дело зарывался в воду, меня уже не смущало. Бушприт у моей яхты был длинный – около семи футов – и очень тонкий. Я никак не мог хорошенько разобраться, что именно нужно делать, чтобы убрать кливер в штормовую погоду. Ни разу мне не удалось проделать это как следует, до самого конца плавания я так и не научился убирать его. Обычно я поступал следующим образом: сначала пробирался вперед и растравливал талреп. Потом пятился назад и на один-два фута травил фал, опуская паруса. Снова бежал вперед, чтобы освободить две бухты троса, оттягивал вниз шкотовый угол паруса и цеплял его за поручни на форпике. Потом снова травил фал, отпускал несколько зажимов, спускал парус, купая его в воде и укладывая на палубе. Я всегда оставлял кливер до последней минуты. Я не умел обращаться с ним, и поэтому мне было все равно, убирать ли его в легкую непогоду или в настоящий шторм. В то утро ветер засвежел, и я приготовился к борьбе с кливером, заранее ругаясь и кляня его на чем свет стоит. Забравшись на бушприт, я обнаружил, что стяжная муфта штага почти совсем развинтилась. Я попытался закрепить ее рукой, но, видимо, повернул не в ту сторону, так как внезапно она соскочила. Я уцепился за парус, раздуваемый ветром, и повис на нем.
В мгновение ока я взлетел на воздух, не выпуская полощущийся кливер. Я очутился на высоте пятнадцати футов и примерно на таком же расстоянии в стороне от яхты. Вцепившись в парус, я прикидывал, смогу ли доплыть до яхты, если спрыгну в воду. Решив не рисковать, я продолжал держаться за кливер.
Внезапно парус обезветрился, и я полетел на палубу, ударившись с разгону о мачту. Прежде чем я успел разжать руки, меня снова подняло на воздух. Ветер хлестал по парусу и трепал меня, как треплет терьер пойманную крысу. Но вот кливер сорвался с леера и, поникнув, упал вместе со мной в море.
