Оперативная карта - Лев Сергеевич Овалов
…Что-то разбудило Славку, а что, он не мог понять. Открыл глаза. Тусклый рассвет пробивался сквозь крохотное оконце. На дощатом потолке, над самым лицом висела большая капля воды. Сырость сочилась из всех досок.
Славка вздрогнул, спустил ноги на нижнюю полку, сел. Надо подумать о том, что ему теперь предстоит. Прежде всего мать. Она сейчас с ума сходит от тревоги. Нужно как-то поставить ее в известность, что он цел и здоров. Самому показываться нельзя, если даже полк уйдет, неизвестно еще, кто останется в селе. Прислушался. Тихо. Лишь шуршало что-то за стеной. Ветерок ли постукивал о крышу ветвями рыжей рябины, воробьи ли шмыгали и тюкали клювами по застрехам…
Андрей Модестович тоже, оказывается, не спал. В руках у него тарелка с хлебом и стеклянный кувшинчик с молоком.
— Как спалось? С добрым утром, Слава. Поешьте.
— Да я не очень…
Хлеб несвежий, молоко такое холодное, что озноб по телу. Лучше бы попросить Введенского сходить к Астаховым, передать Вере Васильевне, пусть она не тревожится. Но он только спросил:
— Ничего не слышно?
— Как не слышно, — усмехнулся Андрей Модестович. — Приходили ночью, спрашивали — не видел ли случайно вас.
— А сюда никто…
— А зачем им сюда? Никто всерьез и не предполагал, что вы можете ко мне забрести.
— Значит, мне…
— Сидеть — и ни гугу. Только я сейчас попрошу вас, пройдемте в дом.
Совсем светло. Зеленый бодрый мир. Трава, кусты, деревья — все покрыто росой, все мокрое, свежее, утреннее. По узкой тропинке Слава прошел к дому. Андрей Модестович распахнул дверь.
— Прошу.
В столовой, как всегда, беспорядок, на столе ералаш.
— Садитесь.
Что-то Введенский очень уж торжествен.
Слава сел на стул, против него опустился Андрей Модестович.
— Я считаю своим долгом… Видите ли, Степан Кузьмич запретил вам с кем-либо встречаться и куда-либо вас отпускать. Пока сам не придет за вами. Он сказал: «Вы мне за него отвечаете. В крайнем случае возьмите ружье и стреляйте, если кто придет, но сохраните мне мальчика». Я считаю своим долгом… Я не состою в партии и не связан партийной дисциплиной. Но я дал слово вас уберечь и хочу уберечь. Однако бывают исключительные обстоятельства. Вас повсюду разыскивает брат. Он обежал все Успенское, всю Семичастную…
Ах вот в чем дело! Быстров не велел никого к нему допускать, а Введенский хочет сделать исключение для Пети. Очень кстати. Петя и передаст маме, что все в порядке.
— Дело в том, что вашу мать… Веру Васильевну… должны сегодня повесить.
— Что-о?!
— После того как вы… После того как вы совершили свой поступок… в штабе, естественно, поднялся переполох. Я уж не знаю, что там произошло, но Веру Васильевну посадили в амбар и объявили, что, если вы сегодня утром не явитесь, вместо вас будет повешена мать. Так вот, я считаю своим долгом довести об этом до вашего сведения. Лично я не сумел бы жить на свете, зная, что моя мать повешена, а я мог ее спасти и не явился. — Андрей Модестович встал и, опершись о край стола обеими руками, раздельно сказал: — Поэтому я вас не задерживаю. Если хотите видеть брата, я позову, хотя я и не сказал ему, что вы у меня.
— А сколько сейчас времени? — встрепенулся Слава.
— Казнь состоится в десять, сейчас восьмой…
— Позовите!
Введенский вышел, вошел Петя. При виде брата он шмыгнул носом.
— Слав!
— Я все знаю.
— Мама велела сказать, чтобы ты ни за что не показывался. Она сказала, ей ничего не сделают…
Славка посмотрел Пете в глаза.
— Ну, а ты — ты пошел бы, если бы маму вешали, или остался сидеть в бане?
Петя отвел глаза. Он не верит, что Славка или мама могут умереть, ему жалко обоих.
— Ты пошел бы?
— Не знаю… — Петя задрожал. — Мама сказала, если ты пойдешь, это ее убьет.
Этот Петька ничего еще не понимает! Надо вести себя так, как Печорин перед пистолетом Грушницкого, как Лермонтов перед Мартыновым, никому не показать, как разрывается твоя грудь…
— Иди, Петя. Ты можешь подойти к амбару?
— Попробую. Маму заперли, а ключ у этого…
— Скажи маме, пусть не беспокоится. Она права, они не осмелятся. Я не приду. Иди.
Петя умоляюще смотрит на брата.
— Слав!..
— Иди.
Он не позволит брату видеть себя слабым, пусть он запомнит своего Славку со скрещенными на груди руками, таким, каким должно быть истинному революционеру. Он прошел мимо Пети, плотно прикрыл за собой дверь. Введенский стоял у окна.
— Андрей Модестович, я пошел… Скажите Степану Кузьмичу, я не нарушал ни одного его приказа, но на этот раз не могу.
И прежде чем учитель успел опомниться, Славка нырнул в заросли сирени.
Вот он и на аллее. Он дисциплинированный революционер, но революционер должен жить с чистой совестью. Бедная мама!.. Думает, что они не осмелятся. На все осмелятся! Шишмарев добрый, а ведь открыл же стрельбу, когда Славка выпрыгнул с планшетом. Война есть война. Добрым можно быть, когда это не вредит делу, которому ты служишь.
Слава прибавил шагу. Он успеет, но мало ли что может случиться. Кияшко нетерпеливый человек, а Слава не сомневался, что казнь возьмет на себя Кияшко.' Петя ничего не понимает… Скучная какая сейчас сирень. Слава уже не увидит, как будущей весной заполыхают здесь лиловые гроздья. Надо торопиться. Он придет и скажет: «Вот он я». Не боюсь я их. Чуточку, конечно, боюсь, но маму люблю сильнее. Они обязательно спросят, где планшет. Может быть, даже будут пытать. Все равно он ничего не скажет…
Слава не заметил, как он побежал. Интересно, Быстров пожалеет его или не пожалеет? Как не пожалеть? Комсомольцев сейчас по всей волости человек десять, не больше. В такое время каждый из них дорог…
14
Быстров показывался то тут, то там, все его знали, и он всех знал. Появись у людей уверенность, что Советская власть больше не вернется, Быстрову было бы труднее скрываться, но Советская власть вернется — это все знали, и Быстрова везде пускали и прятали. Одни из уважения к нему самому, другие из уважения к должности, которую он занимал, а третьи что ж, третьи просто из-за страха перед Советской властью.
Но как бы там ни было, подвергаясь опасности быть пойманным и расстрелянным, Быстров по-прежнему чувствовал себя в волости хозяином. Всех коммунистов он объединил в отряд, их было немного, человек десять, но Быстров называл его своим боевым соединением. Отрядом Успенского волисполкома! И был это, конечно, довольно
