В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том третий

Старик осторожно подкрался к самой беседке, нажал дверную ручку и убедился, что дверь заперта. Значит, через дверь нельзя было проникнуть в беседку. Тут старик заметил, что в одном из окон беседки разбито стекло. Он тотчас же начал удалять осколки, причем действовал настолько осторожно, что никто ничего не услышал. Образовалось отверстие, через которое мельник мог кое-как протиснуться. Конечно, это было очень трудно, но на свете есть две вещи, при помощи которых можно преодолеть всякие препятствия, — это любовь и месть. Наконец старик очутился в большой комнате беседки. Пройдя через остальные помещения, он дошел до обитой железом двери над погребом. Дверь эта тоже оказалась запертой, а ключа не было. Впрочем, и немудрено, что ключа не было: Ганнеле заперла Франца в погребе, а ключ взяла с собой. Старик мельник остановился в недоумении. Звуки скрипки становились все слабее и в конце концов совершенно умолкли: несомненно, Франц настолько ослабел, что уже разуверился в своем спасении.

— Черт знает что такое, — ворчал старик, — как же мне быть? Понятия не имею, как мне открыть этот проклятый замок.

Вдруг он увидел на полу кусок проволоки, вероятно, от какой-нибудь бутылки. Старик вспомнил, что воры пользуются проволокой, чтобы открывать замки; надо было только скрутить петлю, просунуть ее в замочную скважину и схватить язычок замка. Старик поднял проволоку, сделал петлю и начал действовать. К великой радости своей, он заметил, что петля зацепилась за что-то твердое в замке. Он начал двигать петлю взад и вперед и, наконец, ему удалось-таки открыть замок и распахнуть дверь. Затем он зажег спичку и посветил вниз. Он увидел, что несчастный скрипач Франц лежит у нижней ступеньки лестницы. Глаза его были закрыты, скрипку и смычок он уронил, и при слабом свете спички можно было подумать, что несчастный калека мертв.

— Черт возьми, — пробормотал старик, — не умер же он на самом деле. Это было бы чрезвычайно досадно. Нет, он жив, он поднимает руку — да, да, это я, Франц. Я, мельник Резике. Я пришел помочь тебе, мой милый.

Никогда еще в жизни мельник не говорил так ласково, как теперь с Францем. Франц всегда избегал встреч с мельником, так как презирал его от всей души. Но в данную минуту он находился в таком положении, что должен был с радостью приветствовать кого угодно, лишь бы ему помогли.

— Старик Резике, — простонал Франц, силясь встать на ноги, — ты ли это? Сойди ко мне вниз. Мой смертный час настал. Я лежу в луже крови; у меня рана на голове, и я изнемогаю от потери крови.

Толстый мельник начал осторожно спускаться с лестницы, опасаясь, как бы не соскользнуть со ступеней и не разделить участь Франца.

Но он благополучно добрался вниз и наклонился к бедному калеке, который действительно лежал в луже крови.

— Боже праведный! — воскликнул старик. — Кто это тебя так обидел? Как попал ты в этот погреб? Ведь ни с того ни с сего ты не мог скатиться с лестницы и разбить себе голову? И кто же запер за тобою дверь, чтобы ты не мог выбраться отсюда?

— Я расскажу тебе все, — слабым голосом проговорил Франц, — но сначала приподними меня немного. Так, спасибо. Прислони меня к стене. Вот так-то мне легче. Я так слаб, что мне кажется, я должен умереть.

— Успеешь еще, — утешал его мельник, — но если ты на самом деле чувствуешь себя настолько плохо, то поскорее расскажи мне, как ты попал в этот погреб?

— На меня было произведено коварное нападение! — воскликнул Франц. — И произвела его та, которую я любил больше всего на свете.

— Значит, Ганнеле?

— Да, Ганнеле. Но ведь это уже не та Ганнеле, которую я знал прежде. Теперь это женщина, которая способна на всякую гадость, а ведь она была хорошая, невинная девушка. Знаешь ли ты, кто виноват в том, что Ганнеле так опустилась? В этом виноват твой сын Отто. Он испортил ее, и за это я буду проклинать его до самой моей смерти.

— И я тоже, — добавил мельник, который был очень доволен словами Франца, — тебе известно, Франц, сколько горя я пережил со своим сыном. Он хотел во что бы то ни стало жениться на Ганнеле, да и отчего мне было не согласиться? Я охотно дал бы свое согласие, хотя она была бедна, как церковная крыса — ведь у нас самих было довольно денег, а я знал, что Ганнеле работать умеет. Но я тебе откровенно скажу, почему я не дал согласие на брак моего сына с Ганнеле и настаивал на том, чтобы он прекратил ухаживания за ней. Я ведь знал, что ты от всего сердца любишь Ганнеле, что у тебя на нее более серьезные права. Ведь кто ее спас от смерти во время пожара у Михаила Кольмана? Это сделал ты, а потому Ганнеле должна была принадлежать тебе безраздельно. Но мой сын упрям и эгоистичен, как всегда, и настаивал на своем. Я знаю, меня бранят за то, что я разлучил влюбленную парочку, но я не считал нужным разъяснять всем и каждому мои побуждения. Тебе я могу сказать, Франц, что помешал браку Отто с Ганнеле только потому, что знал, что ты любишь Ганнеле.

Старик мельник бессовестно лгал, и ложь эта была слишком очевидна, так что Франц, в сущности, не должен был бы ему верить. Но Франц был в таком трудном душевном состоянии вследствие тяжкого оскорбления, нанесенного ему Ганнеле. В таком настроении можно поверить чему угодно, так что Франц не сомневался в искренности старика мельника, прикрытой лицемерным добродушием и фарисейским доброжелательством.

— Я угрожал ей разоблачением, — сказал Франц, — я пригрозил ей, что если она не оставит свою греховную жизнь и не расстанется с Отто, то я донесу обо всем суду в Висбадене. А она заманила меня в этот погреб и, когда я пошел вперед, чтобы посветить ей, она толкнула меня в спину, так что я упал и остался лежать здесь.

— Да ведь это подлость с ее стороны, — воскликнул старик, — этого я не ожидал от нее! В свое время Ганнеле могла смело смотреть в глаза кому угодно, а после того, как она начала водиться с моим сыном, этим негодяем и разбойником, она быстро начала опускаться. Сначала она продалась рыжему Иосту — ведь не любила же она его, — затем Иост каким-то странным образам пропал без вести. Что ты вытаращил на меня глаза, Франц? Неужели ты думаешь, я ничего не замечал? О нет, я все знаю. Да, так вот: после этого Ганнеле опять сошлась с моим сыном, который каждую ночь является к ней и уходит от нее лишь под утро. Ведь это позор, грех, прелюбодеяние.

— Да, это все так, — согласился Франц. — Но если бы только в этом было дело, то Господь еще простил бы Ганнеле. Но я знаю гораздо больше, и если бы я хотел рассказать все…

— А ты не ломайся, а рассказывай, — нетерпеливо воскликнул старик мельник, — или ты хочешь дождаться того, что они доведут тебя до смерти? Покойники не могут быть свидетелями, а потому при жизни надо мстить своим врагам. Поэтому я прошу тебя, Франц, расскажи мне все, что тебе известно.