В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том первый
Лукреция вся в слезах еще раз обернулась к колыбели, подняла на руки своего ребенка, горячо поцеловала его и положила обратно на место. Даже моя мать испугалась, глядя на мертвенно-бледное, искаженное горем лицо Лукреции, которая глухим голосом произнесла:
— Извольте. Я готова.
Лукреция даже не спросила об имени того человека, женой которого она должна была сделаться. Это имя ее не интересовало, так как она венчалась с ним по принуждению; ведь и осужденный на смерть не интересуется именем своего палача. В комнате рядом был приготовлен подвенечный наряд. Дрожащими руками надела его Лукреция на себя, все время рыдая. Моя мать хотела надеть ей на шею золотой крест на золотой цепочке, но Лукреция сорвала его и швырнула ей обратно.
— Этот крест, — воскликнула она при этом, — слишком мал для того, чтобы прикрыть зияющую рану, которую вы нанесли моему сердцу.
Моя мать смолчала, так как заранее решила сносить всяческие оскорбления, лишь бы добиться своей цели, состоявшей в том, чтобы выжить из дома бедную Лукрецию с ее ребенком.
Тем временем настал вечер. В домовой церкви были зажжены свечи, и священник уже стоял у алтаря, ожидая жениха с невестой. Наш духовник всегда относился ко мне хорошо, но ему ничего не оставалось делать, как подчиниться приказаниям моей матери. В церкви находились лишь мой отец и мать, моя жена, Лукреция и какой-то мужчина, весь в черном, стоявший за одной из колонн. Это был жених Лукреции.
Несчастная медленно подошла к алтарю. На минуту она опустилась на колени перед изображением Богоматери, простерла к ней руки и душераздирающим голосом воскликнула:
— Царица Небесная! Ты, Чье сердце истекло кровью от нечеловеческих страданий, сжалься надо мной и помоги мне хоть теперь, в последнюю минуту.
Но призыв остался без ответа.
Лукреция поднялась на ноги, шатаясь, подошла к алтарю и надорванным голосом произнесла:
— Я готова. Да исполнится воля Господня!
Из-за колонны вышел жених. Несчастная Лукреция содрогнулась; у нее не хватило сил взглянуть на своего будущего мужа. Но все же она увидела, что это был высокого роста бородатый мужчина, с густыми волосами и бровями, сросшимися над переносицей. Руки его были красные и мозолистые от работы, лицо его загорело от солнца и не располагало к себе — напротив, было видно, что этот человек грубый и злой. Он стал рядом с Лукрецией, цинично глядя на нее. Священник хотел уже приступить к совершению обряда, как вдруг рабочий сделал ему знак рукой и грубым голосом произнес:
— Погодите, дело еще не оформлено. Сначала давайте условленную сумму, а уж потом я соблаговолю повенчаться с содержанкой его сиятельства молодого графа.
Лукреция чуть не лишилась чувств, когда услышала эти ужасные слова. С трудом она устояла на ногах, и священнику пришлось поддержать ее, чтобы она не упала. Мой отец выступил вперед и положил на ступень алтаря два мешочка, наполненных золотыми монетами.
— Вот это дело другое! — воскликнул рабочий. — Теперь можно повенчаться. За эти десять тысяч талеров я беру невесту с ребенком и уезжаю в Америку.
Священник начал свою проповедь. Он произнес лишь несколько слов, обращаясь преимущественно к Лукреции. Он напомнил ей о том, что высшая житейская мудрость — смирение, что лишь смиренный может спастись и достигнуть Царства Небесного. Затем он соединил руки венчающихся. Лукреция с ужасом ощутила пожатие твердой, мозолистой руки рабочего, который этим рукопожатием как бы хотел сказать: «Отныне ты принадлежишь мне, я никому не отдам тебя. Ты моя жена и должна быть покорна мне».
— Клянись, — обратился священник к жениху, — что будешь уважать свою жену, что ты будешь охранять ее неустанно, в счастье и несчастье.
— Клянусь, — коротко ответил рабочий.
— А ты, Лукреция, — произнес священник, — поклянись и ты, что признаешь этого человека, Германа Франца Лейхтвейса, своим супругом и главою и что будешь ему верна и покорна.
Лукреция невнятно простонала, а священник счел этот звук за утвердительный ответ.
Лукреция сделалась женой рабочего Лейхтвейса.
— Что это! — вдруг испуганно воскликнул граф Шенейх, приподнимаясь со своего кресла. — Мне показалось, будто в соседней комнате кто-то вскрикнул. Что с вами Адельгейда? Вы дрожите? Вы прижимаете руки к груди. Вы побледнели. Неужели моя повесть так сильно взволновала вас?
— Да, очень, — глухо произнесла Адельгейда, — ваша повесть более ужасна, чем я ожидала. Как вы назвали того человека, с которым была повенчана Лукреция? Неужели фамилия на самом деле Лейхтвейс?
— Да, именно так, — несколько успокоившись, ответил граф, — но почему вас так пугает это имя? Вероятно, вы вспомнили того разбойника, который живет вблизи Висбадена в горах Таунаса. Успокойтесь, Адельгейда, этот рабочий ничего общего не имеет с тем разбойником. Я в этом уже удостоверился. Если бы даже этот рабочий еще был жив, то он был бы одинаковых со мною лет, а ведь разбойник Лейхтвейс, как слышно, человек еще молодой.
— Известно ли вам, — дрожащим голосом спросила Адельгейда, — как зовут разбойника Лейхтвейса по имени?
— Нет, этого я не знаю, — ответил старый граф, — я никогда не интересовался этим человеком — бичом побережий Рейна. Но я докончу мою повесть, так как я не в силах долго предаваться воспоминаниям, каждый эпизод которых раздирает мое сердце.
Когда я вернулся домой с охоты, Лукреции уже не было. Мне не сказали, что произошло в действительности, а хотели уверить, будто Лукреция изменила мне; что ребенок у нее родился от этого рабочего, что последний потребовал осуществления своих прав и что она, во избежание гнева своего сожителя, решила наскоро повенчаться с ним и бежать. Я, конечно, не поверил ни одному слову из всей этой гнусной лжи, и, кроме того, старый домашний врач рассказал мне правду. Он считал своим долгом защитить Лукрецию от клеветы, которой другие пытались запятнать ее.
— Неужели вы никогда больше не получали известий от Лукреции или о ее ребенке? — спросила Адельгейда. — Разве вы не узнали, что сталось с вашим сыном и с женщиной, которую вы любили больше всего на свете?
— Как-то раз до меня дошла весть о них, правда, не непосредственно, а через газету, случайно попавшую в мои руки. Там сообщалось о потрясающей драме, имевшей место в Бремене. В газете рассказывалось о выходе в море корабля, местом назначения которого была Америка. Все уже было готово к отплытию: пассажиры уже собрались, и матросы стали поднимать якоря. В числе других пассажиров, собравшихся на палубе, чтобы в последний раз взглянуть на родные берега, находилась также своеобразная чета: грубый на вид мужчина и красивая, но мертвенно-бледная женщина, державшая на руках ребенка. Она целовала его и орошала слезами. Ее спутник не удостаивал ребенка ни одним взглядом, а с ней самой он обращался крайне грубо и дерзко, так что все пассажиры страшно возмущались его поведением. Но вот корабль вышел из устья реки в открытое море, удаляясь все дальше и дальше от берега. Вдруг пассажиры услышали пронзительный крик и отчаянный возглас:
