Счастливчик - Войцех Жукровский
Он начал спускаться по склону, но лес становился гуще — его обступали джунгли. Ведь я же правильно иду. Он помнил, где исчез свет фар. Из глубины ночи, по-деревенски привычно, разносился лай собак и голоса людей. Роберт вышел на извилистую тропинку, ведущую на север, он не отрывал глаз от мерцающей зеленой звезды.
Еще совсем недавно Маляк смотрел сквозь запыленные окошки самолета на эти горные цепи, на зловещую зелень джунглей, буйную, лохматым ковром стекающую в долины, где поблескивали реки, похожие на брошенный в траву серп, исчезая в густо-синей тени скал. Отсюда до Самнеа шестьдесят километров. Но как далеко еще идти!
«Нечего считать шаги, — успокаивал себя Роберт, — ведь они поедут мне навстречу. Если только водитель не придумает какую-нибудь историю, ведь он и вправду ничего не видел и ничего не знает. Все равно, как он ни доложит, меня начнут искать, будут вести расследование по поводу моего исчезновения. Штаб им такое устроит, что тут же бросят на поиски патрули. Но все это я себе говорю только для того, чтобы унять беспокойство, это шаманские заклинания, чтобы умилостивить судьбу, а в действительности-то неизвестно, сколько пройдет времени, пока военная радиостанция сообщит о случившемся, пока разбудят дежурного…»
Он видел склоненные головы в полотняных фуражках, солдат, подкручивающих фитиль в керосиновой лампе со стеклом в проволочном каркасе, как обычно выглядят хозяйственные фонари. Завтра, не раньше, завтра поднимется шум из-за моего исчезновения. Не из-за майора — нет, можно повысить в чине другого офицера. Вот я — это уже другое дело, я — иностранец, со мной считаются, к тому же ведь пропал корреспондент. Меня должны искать, должны.
Тропинка вела в долину. Под гору идти было легко. Роберт шел быстро, вступая под сень огромных деревьев, в непроницаемый мрак, уверенный в том, что через минуту он окажется на поляне, заросшей терновником и стеной двухметровых трав. Его перестали пугать мерцающие огоньки, которые гасли, когда Роберт к ним подходил, он знал, что это светлячки.
Маляк с отвращением раздвигал ветви, погружая в жесткие листья обнаженные до локтей руки. Он, как слепой, с трудом находил узкие проходы. Роберт сдирал с ладоней паутину, стряхивал муравьев, вся кожа чесалась его облепили падающие с листьев мерзкие насекомые, незнающие покоя, жаждущие крови.
Время от времени Роберт останавливался; ему казалось, что он слышит за собой шаги, шелест, треск сухих листьев, но все было тихо — только лихорадочно билось сердце. Москиты кружили над головой с жалобным гудением. Они садились на шею, жалили, а уши, которые Роберт тер пальцами, горели и распухали.
Хриплый крик проснувшейся птицы заставил сильнее забиться сердце. Нет, это была не птица, потому что вопль, повторенный эхом, доносился со стороны поля. «Они преследуют меня, но еще не знают, где я. Ах, насколько бы я увереннее себя чувствовал, если бы у меня было оружие». Маляк представил себе их, бегущих босиком, беззвучно, по-собачьи вынюхивающих чужой запах хороших сигарет, одеколона, пота.
Он побежал, ступнями чувствуя тропинку, поддерживая фотоаппарат и сумку, чтобы они не цеплялись за ветки. Неожиданно его пронзила боль. Он хотел остановиться, бил руками по тонким ветвям, но острие, воткнувшееся в бедро, входило все глубже и глубже. Роберт упал и начал отчаянно выдергивать из тела длинную гибкую палку. На ощупь он понял, что это был обструганный ствол бамбука, врытый в землю под углом, заслоненный висящей веткой. Ловушка, западня. Каждый, кто продирался по узкой тропинке, должен был напороться на нее. Острие небось отравлено. Роберт весь покрылся потом.
Через брюки он нажал на ранку, потекла теплая кровь. Уже не было больно, только ощущалось жжение. Потрясенный, Роберт тяжело дышал. В темноте он ощупывал палку, перегораживающую тропинку; почувствовав острие под пальцами, похожее на рыбью кость, он даже вздрогнул. Оно не отломилось — Маляк облегченно вздохнул. Он помнил о стрелах, которые погружали в падаль, в растительные отвары. Прежде чем отравить, их всю ночь держат в буйволовой моче, днем выставляют на солнце, пока не затвердеет, не окаменеет пленка мочевины… Только после этого стрелу погружают в разлагающуюся падаль, в бамбуковую трубку, воткнутую в раздувшиеся кишки. Трупный яд, они прививают смерть.
Роберт стоял, запрокинув голову, слыша только свое хриплое дыхание. Холодный ветерок, тянувший из долины, пронизывал до костей.
Вокруг стоял непроглядный мрак, высоко в небе мерцала звезда, постепенно становились видны и другие. Роберту казалось, что он находится на дне колодца. Он расстегнул пояс, спустил брюки. Потом начал лихорадочно давить на бедро, кровь склеивала пальцы, но боли не было. Наклонившись, он сунул руку в карман и, не считаясь с опасностью, зажег спичку. В колеблющемся свете Роберт увидел, что ранка неглубока, это его приободрило. Он вытащил из сумки пластырь, налепил его, но тут же сорвал. Чем больше крови выйдет, тем лучше. Его беспокоило одно: казалось, будто мышцы на ноге немеют. Никуда больше я в темноте не полезу. Хватит. Останусь здесь, дождусь рассвета. Роберт сел недалеко от тропинки, опершись спиной о ствол дерева, оплетенный толстыми жилами лиан. В руке он держал единственное свое оружие — заостренную палку. Скорчившись и сдерживая дыхание, он напряженно прислушивался.
Темнота была насыщена движением и шелестом. Скреблись маленькие коготки, шуршали сухие листья. Жалобно пищали москиты — он давил их у себя на щеках и на шее.
Здесь нет быстродействующих ядов. Кураре — это Южная Америка. Завтра меня найдут. Ведь мео наверняка знают способы лечения. Уж солдаты заставят их раскрыть свои секреты. Продвигаться дальше нет смысла. Я уже в этом убедился. Лучше ждать, москиты меня не съедят.
Роберт снова начал вслушиваться в темноту. Громкое чавканье раздавалось так близко, что ему показалось, будто достаточно протянуть руку, чтобы коснуться влажной морды. Чей-то храп, крысиный писк предупреждали о тревоге, заставляли быть настороже. Какой-то уверенный в своей силе зверь с шумом продирался сквозь кустарник, но вдруг затих.
