Пионеры всегда помнят свои обычаи и законы - Елизавета Голякова
Потом вернулась Марина, принесла чай и столько булочек, сколько влезло на поднос. Она не любила об этом говорить, но тот красивый вожатый, который так нравился их вожатой – ее старший брат, и сестренку он ненавязчиво, мягко оберегал. И теперь еще и ее друзей. Булочек было вдоволь, а через руку девочка перекинула еще два одеяла.
Они укрылись и сидели там, пока весь лагерь был занят Светой и ее здоровьем, а те, кого к ней не пускали, были заняты тем, чтобы как можно больше подглядеть и подслушать. И, как ни странно, никто их не потревожил.
– Макарова пошла за нами и застряла на острове, потому что сама не оставила ориентиров, а умельцев ориентироваться по звездам с ней не было, – подытожили тогда устами Юры. – Вдобавок, тучи наползли и сделали небо еще темнее, и мы успели вернуться до волн, а она уже нет. Осталась и пережила на острове ночь и половину следующего дня – и бог ее знает, что она там…
Тарасов высунул голову из-под нового пледа и с искрой прежней лукавинки прочитал Маяковского, совсем не так, как той ночью по грудь в воде. Но тоже красиво.
– Небо осмотрели
и внутри
и наружно.
Никаких богов,
ни ангелов
не обнаружено…
Марина не смогла возмутиться, что ее перебили, и только смущенно улыбнулась «Летающему пролетарию». Сашка все-таки поразительно умел читать стихи. Девочка переждала послевкусие этих строк и продолжила:
– Я только что спрашивала у брата, – пауза, – он сказал, что за Макаровой приедет мама и заберет ее, чтобы она не заболела. Все хорошо.
На этот раз вклинился Ренат, подрастерявший тени своей злости:
– С чего бы маме забирать ее? Она отделается переохлаждением, ну, с жаром полежит пару дней. Такое со всеми в лагере было. Смена же только началась!
– Хороший вопрос, – кивнула Оксана.
– Вот только для нас ли…
(– Юр!)
(– Все, молчу, молчу.)
– Саша там спит? – Окс тщетно попыталась заглянуть под плед, распятый на крыльце. Не получалось.
– Не сплю я, – буркнули из недр.
Девочка оживилась. Она перестала замечать вспышки на фоне черного неба и хлещущие потоки воды, увлеченная новой мыслью и захваченная новой идеей. Красивая.
– Ты когда вытаскивал Свету с острова, ниче странного не заметил? Она че-нибудь пыталась сказать или сделать? Че с ней было? Мы ж не знаем, в каком она состоянии на самом деле! А?
Тарасов замахал на нее рукой и подавил зевок.
– Ничего она не пыталась. Была почти без сознания, что-то шептала, как будто уже с температурой. Я сначала думал, что ей снится кошмар вообще, а потом оказалось не до раздумий.
– И мама забирает ее, чтобы не допустить простуду? – выгнул бровь Ренат.
Помолчали.
– Сыровато, – прост был общий вердикт.
– Сырее, чем мои сочинения о моем лете на пользу партии, – скривился Дима. – Мда. Ты права, Окс, если я правильно понимаю то, что ты пытаешься нам сказать.
И никто из них не озвучил свою мысль, не произнес вслух то, что подумал, и то, что надолго поселилось в их мыслях. Потому что если сказать, что разрушится магия, и останутся только слова, а все остальное пропадет. Поэтому им нужно было молчать – и они молчали.
2006 год. Лето с совпадениями
Наконец Ренат не выдержал и украдкой вытер бегущую по ноге капельку пота.
– Дядь Стас, а дядь Стас?..
– Ау? – сейчас же отозвался милиционер-хорек.
– А можно и мне сигаретку? Никому не скажу! Просто и правда день не из лучших.
Милиционеры переглянулись. Да говно день, что уж тут говорить!
– На, так уж и быть, – назад вытянулась рука с пачкой «Мальборо». – Но только одну, и чтобы ни одной живой душе, понял?
– Понял, дядь, спасибо.
Ренат вытащил две. Зажигалка болталась там же, и он крутил ручку на дверце, пока не опустилось стекло, а потом курил и смотрел на родные образы, старые добрые образы, которые вставали перед ним между дымом и черным небом.
Ему улыбались веселые юные лица и нежной дымкой белел могильный мрамор.
2006 год. Лето случайных воспоминаний
Юрий подхватил малышку на руки и исчез в парке, словно торопясь забыть едва забрезжевшее в его памяти и – не приведи господи – не дать малышке пропитаться этим забрезжевшим.
Он шел, ненароком попадая в такт музыке. Его шаги отдавались уже не легким шорохом, как мужчина за собой помнил, а тяжелой поступью – и он отстраненно удивился, когда понял, что не почувствовал ничего. Так должно было однажды стать, ну и стало. Как будто он мог что-то сделать. И так нормально, в конце концов, да?
За деревьями мерцали разноцветные огоньки, запахло тиной и химией от водных горок. Невыносимо захотелось курить, хотя запах сигарет он, пионер и приличный парень, помнил только от других. От каких-то мальчишек в лагере, например, или от коллег сейчас. Да и не при ребенке же. И вряд ли он, Юрий, вообще умел это делать. Оксана, его жена, когда-то давно, в незапамятные времена, тоже пахла сигаретами и фруктовой жвачкой по пятьдесят копеек (потом стала по рублю, и Оксана страшно ругалась, почти так же, как когда ее звали сокращенным «Окс»). Но незапамятные времена давно прошли. Так что несбыточная мечта о пачке сигарет так и осталась несбыточной – зато в отдаленной музыке, доносящейся словно со дна ванны, и в ночных тенях было что-то очень царапающее, что-то важное.
Ксюша, сонная малютка, льнула к отцовскому плечу и сквозь полудрему что-то едва слышно лепетала.
– Облако-мальчик, мальчик не облако, а камешек…
Обращать внимания на это было не нужно – Юрий знал по опыту, что если просто согласно мурлыкать в ответ, дочка заснет через несколько минут. Детский лепет становился все тише и тише.
И тут он услышал голос, в первую секунду чужой и странный, а во вторую пронявший до дрожи где-то в поджелудочной.
Сколько лет прошло, а Юра до сих пор слышал этот голос, голос отважного странника Сашки Тарасова, стоило прислушаться к тишине и вспомнить Маяковского. Это резало по сердцу ощутимо больно, а, вообще-то, смешно сказать: он, мужик за тридцатник, покрывался гусиной кожей и замирал, услышав что-нибудь из стихов ассенизатора революции. А перед глазами вставала картинка, до дрожи живая: как Сашка Тарасов, с застывшим лицом и взглядом, направленным куда-то за горизонт, куда не заглянуть простым смертным, читает неровную лесенку для Окс,
