Пантелей Михайлов - Операция «Сокол»
— Если бы я знал, что ты такая сволочь, Потапов, тебя бы постигла участь Кравцова, — скрипнул зубами Карпов.
— Мы с тобой еще поговорим на эту тему, — спокойно ответил Потапов. — А вот что означает «буря», ты бы сказал мне, авансом, а?
— Погоди, узнаешь!
— Так, сейчас четверть двенадцатого, — взглянул на часы Потапов. — Время еще есть. Позвони, вызови конвой, старшина. А я приведу его подружку, Геркус.
Потапов заметил, как побледнело, затем налилось красной злобой лицо Карпова.
Через потайную дверь Потапов вышел во флигель, точнее, на верхнюю его часть, мансарду, служившую хранилищем старой мебели. Здесь была одна комната. В ней тускло светилась керосиновая лампа. На старом диване сидела девушка в накинутом на плечи плаще. Когда открылась дверь, она вскочила, думая, видно, что вернулся Карпов. Но, увидев другого, с пистолетом в руке, обессиленно опустилась на место.
— На каком языке предпочитаете разговаривать — на немецком, украинском, русском, — улыбнулся Потапов, пряча пистолет в карман. — Для начала скажите мне, что означает эта фраза: «В полночь буря»? Не огонька ли вы попросили на той стороне?
Девушка молчала, сжав губы и прикрыв веки.
— Сейчас одиннадцать двадцать, — сказал Потапов. — Если мы задержимся здесь еще сорок минут, что может произойти?
Девушка вдруг вскочила, заломила руки, застонала.
— Ах, я ни в чем не виновата! Чего вы от меня хотите? Не пугайте меня, пожалуйста. Я так слаба! — проговорила она на русском.
— Карпов арестован. Вы тоже, мадам, — сказал Потапов по-немецки. — Пожалуйте в «большую залу».
— Поняла. Ты ...чекист проклятый. Мало вас уничтожали, — она проворно сунула руку под плат.
Пришлось ее обезоружить не совсем деликатным способом, обыскать.
Куликов затаился в кустах у флигеля, ждал условленного сигнала из мансарды: из-за шторы должен трижды вспыхнуть луч фонаря. Но сигнала не было. Во флигеле и большом доме все было тихо, мирно. Стояли часовые, порой раздавался предупреждающий окрик: «Стой, кто идет?». Время, отведенное на операцию, уходило с неотвратимой быстротой, как капли воды в песок. Куликова охватывала злоба на Карпова. Он возненавидел его, когда распределяли роли в этой операции. Повар, как всегда, присвоил себе главную роль. Хотя всю операцию подготовил он, Куликов, выполнил всю черновую опасную работу. И остался мальчиком на побегушках, слугой. Прав был Реховский: они живут чужими планами, чужими мыслями...
Как ни велика была злоба Куликова, страх все-таки был ощутимее. Его начинало трясти уже не за исход операции, а за то, что должно последовать по истечении часа, в полночь. Оставалось всего пятнадцать минут, когда Куликов не выдержал, выбрался из кустов, пошел из усадьбы. Он не оглядывался, гонимый страхом, не подозревал, что по пятам следует сержант Ткачев. Поэтому, когда его окликнули: «Куда так спешишь, Куликов?» и свет фонаря осветил его, он чуть не упал. Но тут же справился с собой.
— А, товарищ сержант, вы тоже туда?
— Куда это? К зазнобе, что ли? — весело спросил Ткачев.
— Уберите фонарь, товарищ сержант. Заслепил все глаза. — Когда Ткачев немного отвел луч в сторону, продолжал, вздыхая: — Какая уж тут зазноба. Чудеса, может, колдовство какое. Слыхал я, тут по ночам девушка-красавица появляется. На лодке по пруду плавает. Вот и захотелось взглянуть. А может, все враки это. — Куликов умел владеть собой. — И так хорошо, что вы встретились, товарищ сержант. Теперь вместе глянем на красавицу. Одному-то боязно...
— Верно, Куликов. Пойдем вместе. Только не к пруду, а в обратную сторону. К штабу. Ты задержан.
Ткачев вытащил из кармана пистолет. Куликов пригнулся и, по-заячьи петляя, кинулся по полю. Он бежал к копне соломы, где был спрятан мотоцикл. Когда он был уже у цели, навстречу ярко брызнули лучи фонариков, поднялись трое с автоматами наизготовку.
Операция по захвату была разработана по этапам. Сперва берут того, кто придет на радиостанцию (предполагалось — Куликов), затем — Карпова и девушку, Геркус, в последнюю очередь старика Митнера. Это при условии, если все произойдет без шума.
На арест Митнера вышли мы с Обуховым и двумя автоматчиками (на случай неожиданных встреч). Выждали, пока Ткачев дал сигнал, что Куликов покинул свою засаду, и зашли в флигель, оставив солдат у двери. Обухов вежливо постучал в двери комнаты старика.
— Откройте, пожалуйста. Офицер хочет поговорить с вами.
— О чем мы будем говорить с паном офицером ночью? — громко зевая, отозвался хозяин.
— Дело не терпит промедления, пан, — ответил Обухов.
— Пускай пан офицер подождет минутку, я схожу за ключом.
Митнер подошел к окну, отогнул штору — разглядел автоматчиков. Поняв, что выхода нет, он решился на отчаянный шаг. Достал автомат из комода, распахнул окно, дал очередь по солдатам — один был убит, второй ранен. Когда Митнер вскочил на подоконник, намереваясь прыгнуть, раненый солдат нажал на спуск автомата.
...Ровно в двенадцать немецкая батарея дала первый залп по имению. Тотчас небо прорезали трассы «Катюш». Все смолкло. На позиции батарей противника бушевал огненный смерч.
Назавтра мы распрощались с капитаном Потаповым. Он вернулся к своим обязанностям. Через месяц нас с Обуховым вызвали на совещание у начальника контрразведки армии генерал-майора Зарелова. Генерал, представив нас собравшимся сотрудникам, поздравил нас с успешным завершением операции, предложил капитану Обухову сделать короткий отчет о ней.
— Надо подчеркнуть общую сложность операции, — сказал Обухов, раскрывая записную книжку. — Она проходила в условиях постоянного движения полка — то наступление, то вывод во второй эшелон обороны, то переброска в тыл; смена места и пополнение состава части добавляло сложности. В ходе операции надо выделить два основных момента. Первый — события, особенно начальные, представлялись разрозненными, не увязанными между собой, не подчиненными единой цели. Например, какая связь между разгромом нашей батареи и подменой регулировщика? Тогда мы не знали, что в тот день намечалась отправка новой радиостанции на передовую, а она-то главным образом интересовала агентуру. Второй момент — враг поначалу опережал нас, наносил упреждающий удар. Так погибли шофер Зайцев, младший лейтенант Кравцов, радист Мироненко. Это можно отнести к нашим просчетам...
— И Соловьева вы упустили, — заметил генерал Зарелов. — Или вы так не считаете?
— Нет, товарищ генерал-майор, не считаю, — твердо ответил Обухов. — Соловьев был взят на подозрение сразу. Но мы не спешили с арестом. Уж слишком очевидна была его работа, нам словно бы подставляли его. Об этом стоит сказать подробнее. У капитана Потапова исчезла фотокарточка из солдатской книжки, а жили они вдвоем с Соловьевым. К тому же Соловьев разыграл сцену с пропажей собственной фотографии, хотя она была на месте. Через некоторое время карточка возвращается к Потапову, и опять же об этом намекнул капитану радист. Все очевидно. Фото понадобилось агенту не столько для ознакомления или проверки нового человека, а главным образом, чтобы привлечь наше внимание к Соловьеву. Далее. Соловьев уклоняется от поездки на передний край, а в это время командный пункт подвергается внезапному обстрелу. Тут уж яснее ясного, что называется. Наконец, подложное письмо Соловьева к жене, которое грубо изобличало радиста как предателя и шпиона.
