Эжен Сю - Тайны народа
Целуя его, мать сказала:
— Я не ожидала, что ты придешь сегодня, дитя мое.
— Я зашел за ним и взял его из школы. Сейчас расскажу причину, милая Генори.
— Мы с Велледой удивлялись уж, что ты запоздал. Кажется, волнение в городе растет. Ты слышал, что барабан бил сбор войскам?
— Париж охвачен лихорадкой! — вскричал Сакровир с блестящими от восторга глазами. — Сейчас видно, что у всех сердца бьются быстрее. На всех улицах раздаются зажигательные речи, патриотические воззвания к оружию. О, как прекрасно это пробуждение народа!
— Ну успокойся, энтузиаст, — сказала с улыбкой его мать.
И она провела своим платком по его влажному лбу.
Господин Лебрен тем временем позвал приказчика:
— Жильдас, в мое отсутствие должны были принести ящики.
— Да, сударь, с полотном и стеклом. Они там, в комнате за магазином.
— Хорошо, оставьте их там и, главное, не подходите с огнем к тюкам.
«Значит, это легко вспыхивает, как кисея и газ? — подумал Жильдас. — А между тем тюки тяжелы, как свинец. Удивительные вещи здесь происходят, право!»
— Милый друг, — сказал Лебрен жене, — нам надо поговорить. Не пойти ли в твою комнату, пока Жаника будет тут накрывать на стол? А вы, Жильдас, закройте ставни в магазине. Сегодня уж не удастся поторговать.
— Закрыть магазин? О, сударь, вы совершенно правы! Я сам давно думал об этом.
Ион побежал исполнять приказание хозяина, который крикнул ему:
— Только не заставляйте ставнями входную дверь, потому что ко мне должны прийти! Приходящих вы приведете в комнату за магазином и скажете мне.
— Слушаю, сударь, — ответил Жильдас со вздохом. Он предпочел бы, чтобы магазин был закрыт совершенно, а входная дверь заперта железным засовом.
— А теперь, мой друг, — сказал Лебрен жене, — пойдем наверх в твою комнату.
Уже почти совсем стемнело. Вся семья собралась в спальне Лебрена и его жены.
— Милая Генори, — сказал Лебрен торжественным голосом, — мы накануне важных событий.
— Я так и думала, мой друг, — ответила задумчиво жена.
— Вот в каком положении дела в данный момент. Тебе надо знать это, чтобы судить о том, правильны ли мои решения или нет. После трех месяцев, в течение которых устраивались банкеты реформистов, депутаты призвали вчера народ на улицы. Но мужество изменило этим агитаторам в последнюю минуту, и они не решились явиться на ими же самими назначенное свидание. Мы не удовольствуемся теперь мелочными уступками и полумерами. Народ хочет свержения монархии, хочет республики, добивается политических прав для всех. Мы желаем доступного для всех образования, благосостояния, работы, кредита, открытого для всех, кто заслуживает его честностью и работой. Вот чего мы желаем, жена. Правы мы или нет?
— Правы, — сказала госпожа Лебрен твердым голосом, — совершенно правы!
— А теперь я тебе скажу, чего мы не желаем. Мы не хотим, чтобы всего двести тысяч избранных и привилегированных избирателей одни решали судьбу тридцати восьми миллионов пролетариев и мелких собственников. Ведь это то же рабство, ведь точно так же наши предки были крепостными у кучки пришлых завоевателей, которые грабили и эксплуатировали их в течение двадцати столетий. Мы не желаем выборного или промышленного феодализма, точно так же как феодализма прежнего, как отношений завоевателей к покоренным. Правильно ли я говорю?
— Все это так! — сказала госпожа Лебрен с волнением. — Рабство существует и до сих пор. Я видела, как женщины, не имея достаточного заработка, истомленные непосильным трудом и нуждой, медленно умирали с голоду. Я знаю девушек, находящихся в рабстве у фабрикантов, которым приходится выбирать одно из двух: или быть обесчещенной, или бросать место, то есть идти на голодную смерть. Я знаю, как мелким торговцам, честным, работящим и интеллигентным, приходится быть рабами крупных промышленников и банкиров, приходится разоряться и гибнуть вследствие каприза или жадности этих последних. Да, твоя решимость справедлива, и ты правильно поступаешь, потому что, если тебе и удавалось до сих пор счастливо избегать неудач, то, во всяком случае, ты должен помочь в несчастьях своим братьям.
— Мужественная и великодушная женщина, я чувствую, как силы у меня удваиваются. Я и не сомневался в тебе. Но эти права, которых мы требуем для наших братьев, нужно завоевать силой оружия. И потому сегодня в ночь — баррикады, завтра с рассветом — сражение. Оттого я и привел сына из школы. Ты одобряешь мое решение?
— Да, — ответила госпожа Лебрен, — место сына около тебя. А где та баррикада, за которой вы будете стоять?
— У наших дверей, — отвечал муж, — это решено уже.
— Тем лучше, — сказала жена. — Мы будем около вас.
— Мама, — проговорила Велледа, — не надо ли на эту ночь заготовить бинты и корпию? Будет много раненых.
— Я уже подумала об этом, дитя мое. В магазине будет устроен госпиталь.
— О мама, сестра! — восклицал Сакровир. — Биться у вас на глазах за свободу! Кровь так и кипит во мне! Но, — прибавил он, вдруг задумавшись, — как ужасно, что братья убивают друг друга!
— Да, это грустно, дитя, — сказал Лебрен. — Но кровь убитых падет на голову тех, кто вынуждает народ отстаивать свои права с оружием в руках, как мы будем делать это завтра и как делали наши отцы почти каждое столетие. Еще слава богу, что в наше время сражаются без взаимной ненависти: солдаты — во имя дисциплины, а народ — во имя своих прав. Это дуэль, после которой противники протягивают друг другу руки. Но я или сын можем погибнуть на баррикадах, надо сделать последние распоряжения. Однако раньше еще одно последнее слово: вы увидите, что мы будем улыбаться там, где другие побледнеют от ужаса. Мы не страшимся смерти оттого, что в нас сильна вера наших отцов. Ведь смерть — это только освобождение души от земной оболочки и временная разлука с теми, кого мы любим. Рано или поздно, но мы снова соединимся с ними там, где скрыты тайны будущей жизни, прекрасной и бесконечной. Смерть — эта только возрождение.
— Ия также думаю о смерти! — вскричал Сакровир. — Мне даже любопытно будет умирать. Сколько нового и чудного ожидает нас в будущем!
— Мой брат прав, — сказала молодая девушка, — там должно быть прекрасно. И целую вечность не расставаться! Сколько интересных путешествий можно совершить по нашей земле и по другим планетам. Право, когда думаешь об этом, то является нетерпение скорее увидеть и узнать будущую жизнь!
— Ну, не будь такой нетерпеливой, — сказала мать с нежным упреком. — Помнишь, когда ты была маленькая, я часто бранила тебя за то, что, срисовывая что-нибудь, ты всегда больше думала о том рисунке, который будешь рисовать после, чем о том, которым занималась в ту минуту? Но я не хочу, милое дитя, чтобы желание — вполне естественное — узнать то, что ожидает нас в будущей жизни, сделало тебя равнодушной к этой.
