Петр Губанов - Искатель. 1970. Выпуск №2

…Зеленых шаров было больше. Красные, синие, желтые… Но зеленых шаров было больше. Они норовили взлететь выше других, они рвались в голубое небо и тоненько звенели, когда их резко осаживали вниз.

«Праздник, — подумал он, — праздник…»

Посмотрел на свои руки. Они держали большой желтый шар.

«Я тоже хочу зеленый», — подумал он.

И разжал пальцы.

Шар взлетел выше других, даже зеленых. Он уходил в голубое небо и становился все меньше и меньше.

Он жалел, что выпустил шар из рук, и хотел отвернуться от улетающего желтого пятна. Но пятна вдруг не стало. А там, где был шар, загорелось второе солнце. Оно горело ярче, чем настоящее, и в его багровых лучах беззвучно лопались зеленые шары. Сначала зеленые. Потом все остальные. Красные, синие, желтые…

И небо погасло.

Это было самым страшным. Погасшее небо. Оно разбудило Яшку, и он в смятенье открыл глаза.

Белые столбы ударяли в зенит, и их концы взрывались, сталкиваясь друг с другом. От места их встреч расходились по небу свинцовые волны, постепенно тускнея. А из ковша Большой Медведицы сыпались юркие шарики. Красные, синие, желтые, но больше всего зеленые. Они расходились в стороны, росли, смешивались друг с другом, зажигали собою небо и исчезали, уступая место новым, рождаемым из ковша Большой Медведицы.

«Хорошо, когда небо не гаснет. Совсем не гаснет», — подумал он.

И еще думал о том, что если и страшновато порой человеку от горящего неба, то это так, от психики наших пращуров. Пусть его, пусть горит.

— До свиданья, — сказал Яшка и, подняв руку с груди, помахал звездам.

…Утром он перевернул Николая на нарте. Головой вперед. Ведь они должны идти вверх.

— Последний перевал, — подбадривая себя, сказал Яшка, когда ременная петля врезалась в его плечи.

Он считал шаги, потом бросил. Пел песни, пока не охрип и не понял, что они, песни, отнимают силы. Думал о приятном, чтобы прийти в хорошее настроение, и вспоминал всех подонков, встреченных в жизни, чтоб обозлиться и от этого стать сильнее. А последние сотни метров думал о Майке…

На лысой вершине сопки шаманил юркий въедливый ветер. Укрыться было негде. Надо спуститься ниже. Туда, где начинается полоса леса.

Он снова перевернул Николая. Теперь головой назад. Они начали спускаться…

После чая стало легче идти. Но склон был длинным. Тайга — сплошной бурелом. Идти приходилось зигзагами. Нарта часто опрокидывалась, и он возвращался назад, задыхаясь, ставил ее на полозья, поправлял ремни и осторожно стряхивал снег с Николая.

Яшка знал, что скоро кончится лес и они выйдут в долину Курумку-веем, где в трехстах метрах от кромки леса желтеют новые срубы центральной усадьбы колхоза «Товарищ».

Он шел, спотыкаясь и падая, шел вперед, только вперед. И, останавливаясь передохнуть, говорил Николаю, будто тот мог слышать его:

— Потерпи, Коля, потерпи… Уже скоро. Скоро, Коля…

И уже злиться ему не хотелось. Злиться, чтоб быть сильнее. Нет, он думал о Майке, друзьях и зеленых шариках…

Когда поредели деревья, он запел. Без слов, радостно и торжествующе.

Деревья кончились, И песня тоже. Перед ним была долина Курумку-веем, Но желтых срубов центральной усадьбы колхоза «Товарищ» не было…

Они повернули с Дерибасовской за угол и по ступенькам спустились вниз.

— Сядем в углу? — сказала она.

— Давай, — согласился он.

Время обеденного перерыва прошло, и в ресторане было пустынно.

Она развернула карточку.

— Я угощаю тебя обедом. Хорошо? — сказала она.

— Если это доставит вам удовольствие.

Он улыбнулся и склонил голову, приложив руку к сердцу.

— Знаешь, я устал от такого обилия людей, встреч, разговоров, — сказал он.

— Это понятно. Одичал ты.

— Коктейль… Хорошо, — произнес он и медленно поднес бокал к глазам, потом осторожно придвинул к ее бокалу.

— Льдинка, — сказал он.

— Ну и что? — спросила она.

— Точно такие же плавали у нас в чайнике, — сказал он.

— Расскажи дальше, — попросила она.

Яшка пожал плечами и усмехнулся.

— Дальше… Ничего особенного. Все то же. Просто я плохо знал арифметику. Еще со школы. Неправильно считал перевалы. Тот был предпоследний. Только и всего, — сказал Яша.

Он поднял вилку и осторожно положил ее рядом.

— Цыплята табака… Знаешь, вот бы состряпать куропатку табака. Представляешь, полярная куропатка табака. Блюдо-модерн! Все позеленеют от зависти. Научись, Майка, готовить, а сырье я обеспечу, — сказал он.

Она сидела, склонив голову, и он вдруг испуганно глянул на нее. Приподнял за подбородок голову и — глаза в глаза:

— Ты поедешь со мной, Майка?

— Дурачок, — сказала она и дернула его за ухо.

…Уже темнело. Люди спешили по улицам, заходили в магазины, с ходу садились в вагоны трамвая, «голосовали» зеленоглазым машинам. Было тепло и уютно. И только с моря тянуло свежестью и йодоформом.

Они медленно шли по улицам, говорили о пустяках, о планах на завтрашний день, замолкали. И тогда, в минуты молчания, он прижимал к себе ее локоть, вздыхал, и рука опускалась в карман, где лежали спички и сигареты.

— Зайдем? — сказал он.

Из-за стеклянной перегородки, на ней значилось «От А до Е», ему протянули узкий листок бумаги.

— Распишитесь и поставьте дату, — сказала девушка за окошком.

— От кого, Яшка? — спросила Майка.

Он молча развернул телеграмму.

— Хорошо, — сказал он. — Очень хорошо.

— Коля, — сказал Яшка. — Коля выписался из больницы. Сейчас пока в Магадане. Поздравляет нас с Новым годом.

— Спасибо, — сказала она.

— Пойдем к морю, Майка…

Они стояли у Потемкинского трапа и смотрели вниз, где жил и работал старый добрый Одесский порт.

Стало совсем темно, и порт зажег все огни.

Люди сновали по бульвару, но им казалось, что нет никого рядом.

— Хорошо вдвоем? Правда? — сказал Яшка.

— Да… А его возьмем в компанию? — спросила она.

— Дюка? Ну, если старику Ришелье скучно на бульваре, заберем его в тундру, — сказал он.

Над Карантинным причалом вспыхнуло зарево сварки. Яшка вздрогнул.

— О чем ты думаешь? — спросила Майка.

Яшка опустил руку в карман.

— Сигареты кончились, — сказал он.

«Нужно туда, к сполохам, — подумал Яшка. — Снова увидеть, как горит небо…»

В. МЕНЬШИКОВ

КРАСНЫЙ СИГНАЛ[5]

ТИРОЛЬСКИЙ РАЗЪЕЗД