Николай Коротеев - Мир приключений 1974
— Я что… Я ничего…
Лазарев слушал Акима опустив голову и молчал, крепко сцепив руки на коленях.
— Невесело говоришь, Попов.
— Не шоколадом угощаете… — буркнул Сашка. — Одно — обсуждать, другое — осуществлять.
— Я не приглашал. Сам напросился.
— Когда? Не припомню.
— Полтора года назад писал мне один солдат: мол, хочу таежную романтику «на зубок» попробовать.
Не поднимая головы, Трофим сказал громко, может быть, громче, чем следовало бы:
— Два солдата вам писали. Но я не могу управлять бульдозером. Копыто подвернул. — И он с трудом вытащил ногу из валенка и развернул портянку. Голеностопный сустав опух и отек.
Попов сказал:
— Дней десять ты не работник.
— Выходит, ты знал, Трофим, что мне на бульдозере прыгать придется… — резко обернулся к другу Сашка.
— Вот что, Попов, — резким, гортанным голосом выговорил Жихарев. — Извинись-ка перед своим другом…
— Или… — спросил Сашка. — «Или» не будет!
Тут произошло неожиданное для всех и больше всего, может быть, для самого Сашки. Он без всякой фанаберии подсел к Трофиму и, положив ему по-братски руку на плечо, сказал задушевно:
— Прости, Троша. Поверь, я не хотел тебя обидеть. Сорвалось по-глупому…
— Чепуха. Я знаю, ты и не думал меня обижать. Сорвалось — так ведь трудно тебе, туго придется. Приказать никто не может. А отказаться тебе совесть не позволит. Черт бы меня побрал с этой «разведкой», надо же этак ногу изуродовать!
— Заживет, пока мы там, в долине, будем устраиваться. Лесорубы, избушку сварганим? Балк-то у нас нетути, — тут же вдруг повеселел Сашка.
— О чем говорить!
— Не враги мы себе… Такое зимовье отгрохаем! Оконца вот только нет…
Аким расплылся в улыбке:
— Дам я вам запасное оконце от балка. Печурку из бочки сделаете. Ну, и пару запасных коленец труб выделю… Теперь ужинать, братва! Вече новгородское прошло без колокольного звона.
Ужинали гречневой кашей с бараниной — вкусной, пахучей на морозе и очень сытной. И больше не говорили о том, что предстоит делать завтра. Даже в сторону обрыва не глядели.
Кое-как, с помощью Попова доковыляв до балка, Трофим забрался на нары. Думал, не уснет из-за боли в ноге, от мыслей, комариным столбом мельтешивших в голове, однако захрапел едва ли не первым. А Сашка лишь несколько раз вздохнул да крутанулся с боку на бок. Он хоть и понимал: спуск по крутой осыпи на бульдозере — штука не шуточная, но и представить не мог, что его ожидает, а потому усталость быстро взяла свое. Скоро смежились веки и у Акима — человека, который лучше, чем кто бы то ни было, осознавал и риск и тягость труда в речной долине, если, конечно, спуск пройдет удачно. Спали без снов и остальные, крепко умаявшись за рабочий день от зари до зари.
Утром пошел редкий снег, стало пасмурно, и мороз отпустил.
Трофим очнулся от сна первым и, припадая на больную ногу, поскорее заковылял из душного балка на свежий воздух. Среди срезанной бульдозерами лесной мелочи он довольно скоро отыскал кривую березовую рогатину и, пользуясь ею, как костылем, принялся разводить костер, готовить завтрак. Хотя дежурил тракторист-балагур, Лазарев старался заняться делом. Очень уж противно было чувствовать себя лишним в такой день, когда от каждого требовалось предельное напряжение сил.
«А больше других достанется Сашке, — подумал Лазарев. — Надо же мне из-за глупой неосторожности такое дело взвалить на плечи друга! То, что Аким говорил о своем отношении к поручаемому делу, ом, наверное, тогда же и выдумал… Сашка, конечно, справится с заданием, но лучше бы мне самому вести машину. Я ведь не из зависти, я так, ради справедливости. Не может другой человек выполнить задуманное тобой столь же хорошо, как ты сам».
После завтрака Аким сказал Лазареву:
— Ты не торчи на обрыве. Себя не трави, не мучай. У нас под ногами не крутись.
— Ладно.
— Обед приготовишь.
— Ладно…
— Сбоку, под балком, в ящике бараний задок лежит. Ты одну ногу отруби и свари. Трудный будет сегодня день, а консервы обрыдли.
— Хорошо, дядя Аким.
— Опять… — рассердился Жихарев. Он был необычно нервен и суров.
Не пошел Трофим к обрыву, но очень хотелось. Он не видел, какого труда стоило очистить трассу от крупных скальных обломков, которые могли помешать спуску. На его глазах Жихарев часа два инструктировал Сашку, показывая, как следует Попову поступать в том или ином критическом положении. Попов, на удивление Трофиму, оказался внимательным и терпеливым. Столько выдержки на тренаже Сашка не проявлял даже в армии.
И тут Лазареву пришла мысль, поразившая его. Прослужив с Сашкой два года в армии и полтора года отработав здесь, прожив с Поповым все это время бок о бок, Трофим весьма мало знал о нем. При всей своей разговорчивости и характере рубахи-парня, Сашка был скрытен. Лазарев не мог припомнить случая, чтоб Попов откровенничал с ним о жизни до армии, или о своих отношениях и чувствах к официантке Анке или зачем Сашке так — ну донельзя! — необходимы машина и моторка. Да, в конце концов, почему Попов столь крепко ухватился за мысль поехать сюда, в Якутию?
Бывает же! Оказалось, Сашка знает о нем все, до мелочи, а он о нем почти ничего. Как же так получилось?
Правда, Александр подружился с Трофимом, как ни с кем другим. Особенно это стало ясно после случая, который произошел еще в армии, на втором году службы. После больших маневров Трофим уехал в отпуск. Попов, не без рекомендации Лазарева, замещал его на должности командира отделения. Вернувшись в часть, Трофим, на радостях, что дома отношения между матерью и его женой наладились, все пошло к лучшему, не проверил бронетранспортера, а ночью поднятая по тревоге машина оказалась не готовой к марш-броску.
— В чем дело, сержант Лазарев? — нахмурился капитан Чекрыгин.
— Виноват, товарищ капитан.
— А если бы вы сапоги свои дали поносить, то приняли бы их обратно грязными?
— Никак нет…
— Пять суток.
Едва Чекрыгин отошел, Сашка прошипел Трофиму:
— Зверь…
— По-настоящему за такое десять полагается, — понурясь, ответил Трофим.
— Что на меня не пожаловался?
— Я виноват. Принял машину, я и виноват. На подобное Сашка не нашелся что ответить.
С людьми, как оказалось, Попов ладить не умел, тем более командовать ими, когда необходимо знать, что каждый может и на что способен. Командиру невозможно отделываться приказами. Пока Трофим отсиживал свой срок на губе, Попов, спрятав ложное самолюбие «в карман», прежде всего извинился перед товарищами за фанфаронство и вздорные мелочные требования, которыми досаждал им, а потом они в полном согласии привели бронетранспортер в отличное состояние.
