Уилбур Смит - Взгляд тигра
Оставался Майк Гатри, и патроны следовало беречь, но я не мог заставить себя снять палец с крючка: пули дырявили бандита, разнося в щепки деревянную переборку за его спиной.
Наконец карабин смолк, и Мейтерсон тяжело рухнул головой вперед.
В воздухе висела пороховая вонь и сладковатый, липкий запах крови.
Я сидел посреди каюты. Гатри, укрывшись в соседнем проходе, пригнулся, выбросил вперед правую руку и выстрелил. У него было время толком прицелиться, но в панике он поторопился. От грохота заложило уши, пуля просвистела у самой щеки – я ощутил движение воздуха. Отдача подбросила пистолет вверх. Пока дуло опускалось для следующего выстрела, я завалился набок и вскинул карабин.
Последний патрон в стволе оказался для меня счастливым. Не целясь, я дернул курок и попал Гатри в сгиб правого локтя, раздробив сустав. Пистолет вырвался, перелетел через плечо, скользнул по палубе и со стуком ткнулся в кормовой шпигат. Гатри отпрянул в сторону с бессильно повисшей, неестественно вывернутой рукой, и в то же мгновение боек карабина сработал вхолостую – патронник опустел.
Мы уставились друг на друга: оба тяжело ранены, но взаимная ненависть никуда не делась. Она придала мне сил, и я на коленях пополз к врагу, выронив разряженный карабин.
Гатри со стоном повернулся и, поддерживая изувеченную руку здоровой, шатаясь, поплелся к шпигату за пистолетом. Ранен он был не смертельно, а левой рукой скорее всего стрелял не хуже, чем правой. В поисках возможности его остановить я с трудом переполз через тело Мейтерсона и оказался в кокпите. Гатри нагнулся за пистолетом.
На выручку пришла «Плясунья». От огромной шальной волны лодка вздыбилась, как дикая лошадь. Пистолет съехал по наклонной палубе. Гатри попытался его схватить, поскользнулся на сгустке моей крови, забрызгавшей кокпит, потерял равновесие и упал. Удар от падения пришелся на раненую руку. Гатри вскрикнул от боли, привстал на колени и быстро пополз за пистолетом.
В кокпите, у наружной переборки, точно бильярдные кии в стойке, выстроились рыболовные багры – десятифутовые шесты с острым, как стилет, прямоугольным крюком из нержавеющей стали, который вгоняют глубоко в тело пойманной рыбы. От сильного удара крюк отделяется от древка, и за привязанный к нему крепкий нейлоновый линь рыбу втаскивают на борт.
Мне удалось вытянуть один багор из стойки. Гатри добрался до оружия и был целиком поглощен тем, как половчее ухватить его левой рукой. Я поднял багор повыше, стал на колени, дотянулся до его согнутой спины и с силой вонзил крюк между ребер: блестящая сталь вошла по самый изгиб. От удара Гатри свалился на палубу и издал пронзительный, агонизирующий вопль. Пистолет из-за качки отлетел в сторону.
Я изо всех сил дергал багор, надеясь задеть сердце или легкие. Крюк соскочил с шеста, Гатри покатился за пистолетом по палубе, а я, пытаясь остановить «мясника», вцепился в привязанный к крюку линь.
Однажды в гамбургском ночном клубе в районе Сан-Паули я видел, как две женщины боролись в бассейне, наполненном черной грязью. Мы с Гатри занимались тем же, только не в грязи, а в собственной крови – скользили и катались по палубе «Плясуньи», которая безжалостно раскачивалась на волнах.
Наконец он ослабел. Лодку в очередной раз сильно качнуло. Мне удалось обмотать линь вокруг шеи Гатри и упереться ногой в основание рыболовного кресла. Получив надежную точку опоры, я изо всех сил затянул петлю. Неожиданно прекратив сопротивление, он захрипел, язык вывалился изо рта, тело обмякло, голова безвольно перекатывалась из стороны в сторону в такт качке.
От страшной усталости мне было все равно. Рука разжалась сама по себе, линь выскользнул на палубу. Я лег на спину, закрыл глаза и провалился в темноту.
* * *Я очнулся. Лицо пекло так, словно его облили кислотой, губы распухли, во рту и в горле пересохло от жажды. Шесть часов провалялся я лицом вверх под тропическим солнцем, безжалостным, как лесной пожар.
Застонав от невыносимой боли в груди, я осторожно повернулся на бок. Пришлось какое-то время полежать неподвижно, прежде чем осмотреть рану. Пуля не задела кость, под углом прошила левый бицепс, оставив большое выходное отверстие, и вошла сбоку в грудную клетку. Скуля от боли и напряжения, я исследовал рану пальцем и нащупал в развороченных мягких тканях осколки раздробленного ребра и чешуйки свинца. Пуля пробуравила толстую спинную мышцу и вышла под лопаткой, проделав дыру размером с кофейную чашку.
Головокружение и тошнота накатывали волнами, и, тяжело дыша, я свалился на палубу. Осмотр раны вызвал новое кровотечение, но, к счастью, выяснилось, что пуля не проникла в грудную полость, а значит, оставался шанс выжить.
Переведя дух, я осмотрелся затуманенными глазами. Волосы и одежда заскорузли от засохшей или свернувшейся крови – в ее черных пятнах был весь кокпит. Гатри навзничь лежал на палубе, с крюком в спине и веревкой вокруг шеи; от скопившихся газов живот раздуло, как у больного водянкой. Вход в каюту загораживало тело Мейтерсона, искромсанное пулями так, словно его растерзал крупный хищник. Преодолев препятствие, я громко всхлипнул при виде стоявшего за баром холодильника и с наслаждением осушил три банки кока-колы, расплескивая ледяную жидкость и мыча от удовольствия после каждого глотка. Потом снова лег передохнуть, закрыл глаза и хотел, чтобы так продолжалось вечно.
«Где мы, черт возьми?» Эта мысль сразу же привела меня в чувство. «Плясунья» могла дрейфовать у опасного побережья, среди бесчисленных мелей и рифов.
Кое-как я встал на ноги и потащился в замаранный кровью кокпит.
Под нами плескались иссиня-лиловые волны Мозамбикского пролива, а над ним, по всему кольцу ясного горизонта, к высокому голубому небу тянулись огромные цепи облаков. Течение и ветер отнесли лодку далеко на восток, в открытое море.
Ноги подкосились, я опустился на палубу и, видно, на какое-то время заснул. После сна в голове просветлело, однако рану стянуло, и каждое движение причиняло нестерпимую боль. На коленях, помогая себе одной рукой, я добрался до душевой, где хранилась аптечка; содрав рубаху, залил открытые раны неразбавленным раствором акрифлавина, обложил стерильными тампонами и, как мог, заклеил пластырем.
Снова одолело головокружение, и, отключившись, я рухнул на покрытый линолеумом пол.
Сознание вернулось вместе с совершенной пустотой в голове и неимоверной слабостью в теле. Я до предела напрягся, соорудил подвеску для раненой руки и поднялся на мостик, преодолевая боль и тошноту.
«Плясунья», как всегда, оказалась на высоте – двигатели завелись с полоборота.
– Домой, милая, – прошептал я, включив систему авторулевого и задав приблизительное направление.
