Евгений Кораблев - Четверо и Крак
Здесь он остался ждать, пока болота подмерзнут. Но во время одной неожиданной встречи с медведем попался ему в лапы. Мишка изгрыз ему бедро и повредил голову.
Старик повернул к огню свою обезображенную голову.
Тут только ребята заметили, что от левого уха у него осталась только одна мочка.
Искалеченный медведем, он провалялся два месяца, чуть не умер с голоду и, кроме того, почти оглох и охромел. Глухому, без пороха и пуль да еще с поврежденной ногой, ему нечего было и думать о возвращении домой через леса.
Хорькову предстояла горькая участь, промучившись так несколько лет, кончить жизнь одному в этих глухих лесах. Рассчитывать можно было только на случай, что забредут белкачи-охотники. Но в эти две зимы никто не зашел.
Старик уже два года не слышал человеческого голоса и с трудом теперь говорил. Он страшно зарос волосами и ходил в звериных шкурах. Для пропитания он ставил силки, западни, копал ямы, смастерил себе лук и стрелы и вел настоящую жизнь дикаря.
Он рассказывал очень медленно, с трудом отыскивая слова.
По словам старика, этим летом, когда после дождей воды в болотах прибавились, на остров сбежалось множество зверей. И ему, глухому и без ружья, опасно стало выходить из дому, но голод все-таки заставлял.
В одно из таких путешествий волки и загнали его на дерево, откуда ребята сняли его полузамерзшим.
– Но как, дед, ты мог забраться на самую вершину? – прокричал ему в правое ухо Тошка.
Вместо ответа, старик сбросил шкуры и протянул к огню длинные жилистые руки – они были крепки, точно железные, и мохнаты, как у обезьяны.
– Я лазаю, как медведь, – хрипло засмеялся он.
Когда старик отдохнул, Тошка в свою очередь рассказал про себя и ребят и про записку.
Дед так оживился, что слез со шкур и одобрительно закивал головой.
Верно! Он ушел весной сюда, к Пяти ручьям, за золотишком... Дорога эта.
Проснулся инстинкт старого уральского золотоискателя. Он, точно помолодев, подтвердил, что место у Пяти сучьев, правильно, самое верное.
Ребята не могли удержаться от восклицаний.
– Так это – серьезное дело?
– А далеко?
– Верст за двести, а то и триста отсюда, к северу. Теперь, конечно, зимой нельзя. А весной, если доживет, то как бог даст. Дорогу он помнит и теперь уже ввек не пройдет мимо Чистого покоса. И сколько ни случалось ему раньше «мест» находить – такого богатого золотом не бывало.
Глаза старика горели жадным огоньком, руки дрожали. Он забыл даже, что не может много ходить.
А Ефимушку они зря искали. Зряшный человек, все равно бы напутал.
– Я так и знал, что он подлец, – вставил Федька по адресу неповинного Ефимушки. – Я вам говорил.
Разговор о Пяти ручьях и Вогульских пещерах необыкновенно воодушевил старика. Обросший волосами, полуголый, в звериных шкурах, дед сидел у огня среди дыма, как древний, доисторический человек.
Наконец, он умолк, глаза его потухли. Он лег на шкуры.
– Все же, ребята, мы недаром сходили, – сказал Гришук. – Все-таки спасли деда! Приобрели опыт, да еще какой! Познакомились с Уралом поближе. Нас он не особенно баловал. Но и мы не поддались.
– А теперь – домой! – крикнул Федька.
– А дед?
– А деда повезем на санях, – решил Андрей.
– Когда? – спросил Тошка.
– Хоть завтра. Сани сами сладим. Болота уже начали подмерзать, я смотрел.
– Верно?
– А что ж нам больше здесь делать!
– А дом? – спросил Федька.
– Хочешь, оставайся, достраивай...
Ребята разразились такими радостными криками, что дед даже приподнялся.
– Дед, скоро едем домой! – крикнул ему Тошка.
Старик не сразу понял, а когда растолковали, он омрачился.
Но ребята догадались, в чем дело.
– Увезем... Слышишь?.. Увезем тебя на санях!
Избушка дрожала от радостных криков.
Домой, домой! Всем вдруг разом вспомнилось, что уже месяц не ели хлеба, не было соли, сахару, обносились. Всех вдруг потянуло в человеческие условия жизни. Вспомнил, как их ждут. А ячейка? А ребята? А газеты? Что-то делается на белом свете? Домой, домой!
Дед растроганно обнял Тошку, потом Гришука, Андрея и Федьку.
Эта ночь была счастливейшей в жизни экспедиции. Ребята на радостях даже запели песни. И в глуши уральских лесов загремело комсомольское:
По морям, морям, морям,Нынче здесь, завтра там...
Одно только существо не приняло участия в общей радости. Ребята забыли о Краке, который спал теперь над крышей избушки, на макушке лиственницы. Второпях забыли даже рассказать деду об этом участнике экспедиции и его подвигах. Такова людская неблагодарность!
Но Крак на другой день сам напомнил о себе, сделав это, как всегда, с большим умением.
Утро только начиналось, и ребята еще поднимались. Дед, вставший раньше всех, вышел на волю.
Не прошло, однако, и пяти минут, как он опрометью и без шапки влетел, ковыляя, в избу.
– Беда! Ох, беда! – хрипел он, повалившись на давку.
– Что с тобой? – испуганно кинулся к нему Тошка.
Старик тяжело дышал.
– Ну, ребятушки, худо, ох, смертушка!.. Ахти мнеченьки. – хлопнул он себя горестно по бедрам.
– Да что случилось? – допытывался Тошка.
– Глаза того ввек не видали и уши не слыхали. Кто скажи, не поверю... Ахти мнеченьки, страсти какие!.. Не фартит, нет, не фартит, – причитал он. – Думал, домой оборочусь, а смертушка тут как тут...
Ребята растерянно обступили дрожавшего старика. Федька отвел Тошку в сторону и шепнул:
– Никак, твой дед умирать хочет. Спроси скорей про дорогу.
Тошка дал Федьке тумака и снова наклонился к старику.
Дед говорил голосом, полным величайшего испуга:
– ...Шапку беличью видали на мне? Где она? Из хаты в шапке вышел, а теперя – где? Там! – он взволнованно указал вверх.
– Что за черт! Да что она, улетела, что ли?
Суеверный дед всхлипнул.
– Знамение, не иначе...
– Фу, черт! Да говори же толком, дед!
– Знамение... Птица... Птица божия схватила и унесла на дерево.
Хибарка сроду не слыхала такого дружного гогота. Дед, несмотря на свою глухомань, даже расслышал и, вероятно, подумал, что ребята сдурели.
Хохотали до слез, хватаясь за бока. Пытались что-то сказать, но и дед перестал понимать, и ребята за смехом не могли выговорить.
В эту минуту виновник торжества, привлеченный хохотом, явился самолично. Стоя на пороге приоткрытой двери, щеголеватый и черный с головы до ног, он хитро посматривал на ребят: в чем дело? Потом, ехидно озираясь, поскакал к Гришуку, волоча по полу злополучную беличью шапку, которую порядочно уже распотрошил. Дед окаменел от страха. Коченеющей рукой перекрестился.
– Силою честного и животворящего креста... Сгинь?
