Сергей Песецкий - Любовник Большой Медведицы
— Он тоже с нами, — сказал ему Юлек.
Мамут долго на меня смотрел, потом с очевидным усилием выговорил:
— Так что теперь?
— Теперь сто фляжек возьмем, — терпеливо пояснил Юлек. — Сейчас и пойдем.
Взяли торбы и вместе со Славиком вышли. Вернулись через час. Вынули из торб и выставили на кресле бутылки. Я посчитал — сто пятнадцать.
— Больше ведь, чем нужно, — говорю Юлеку.
— А Мамут тридцать возьмет. Еще пять — нам на сугрев.
Начали собираться. Сперва выставляем на стол по двадцать бутылок. Пробки вынимаем и доливаем спиртом доверху, чтобы стекла меньше нести и не булькало на ходу. Пакуем пять удобных носок, где бутылки переложены толстым фетром и сеном. Паковкой заправлял Мамут со сноровкой профессионального «спиртоноса».
Дождались вечера. Дорога предстояла очень дальняя — аж до минского предместья — и выходить следовало как можно раньше.
Во втором часу с востока потянулись серые тучи и закрыли все небо. Пошел косой дождь, забарабанил по окнам. Становилось все темнее и темнее. Мамут радостно потирал ладони. Такая погода хоть и сильно затрудняла дорогу, давала почти абсолютную гарантию безопасности.
Когда начало смеркаться, мы поужинали и выпили фляжку разбавленного спирта. Взяли носки. Мужанский, маленький, смешной, глядел на нас добрыми голубыми глазами, пожал нам руки.
— Желаю вам, Панове, удачи! Не марудьте там, возвращайтесь скорее! Мне без вас грустно.
Вышли. Двигались очень медленно, тыкаясь, запинаясь и обходя невидные в темноте преграды, стараясь приучить глаза к темноте. Но темень была такая густая, что вперед продвигались только на ощупь.
Дождь усилился, и ветер тоже. Ничего перед собой не разглядеть. Вдруг Мамут остановился. Я шел за ним, за мной — Петрук, затем Юлек и последним Славик.
— Держи! — велел проводник, суя мне в руку конец шнурка.
Я понял, в чем дело, из рук в руки передал шнурок дальше. И пошли мы, держась за веревочку. Неудобно было, но так хоть точно не потеряем друг дружку.
Продрались через кусты, пошли лесом. Потом лес кончился. Мамут схватил меня за плечо, сильно сжал. Понимаю: граница. Передал это предупреждение Петруку, он — дальше.
Дождь хлестал еще сильнее. Промокли мы до нитки, согревались только движением. Никогда такой трудной дороги мне не выпадало. С трудом брели по мокрой земле, ничего вокруг не видя. А Мамут же шел уверенно. Время от времени приостанавливался, шаркал ногами, бурчал под нос и шел дальше.
Когда кончился лес, идти стало легче. По крайней мере, я уже не спотыкался о разные препятствия и глаза не приходилось заслонять, чтобы не хлестнули по ним невидимые в темноте ветки.
Через три часа ходу остановились отдохнуть. Выпили спирту. Потом отдохнули еще раз и под самое утро, полностью вымотавшись, пройдя за десять часов тридцать три версты жуткой дороги в кромешной темени, добрались от Ракова до Минска. А ведь мы не новички были, привыкли к ночным переходам.
Со спиртом ходили дважды. Затем сделали перерыв, потому что Мамут со Славиком пошли ходить с группой Гвоздя. Там работа была легче, безопаснее. Расстояние меньше, и заботиться самому ни о чем не нужно.
В субботу вечером пил я с хлопцами в салоне у Гинты. Весело было. Антоний так наяривал на гармони, что аж стаканы по столу прыгали. Вдруг меня кто-то пнул под столом. Думаю, Мамут, больше некому. Смотрю на него. А он ноготь на левой руке угрыз, а пальцем правой и глазами показывает на дверь. Гляжу. Там стоит Альфред Алинчук. Мамут зареготал хрипло и объявил:
— Глянь-ка, кого дятел настукал!
Все расхохотались. Альфред поспешно скрылся за дверью.
А мы пили дальше. Веселье шло полным ходом. Лорд запел:
Гэй, там пиво, там и водка,Гэй, играют на гармони!Гэй, там моя МарысенькаЧаркой у бутэльку звони!
Поздно вечером возвращался к себе. На небе искрились звезды. Зашел во двор к Трофидам. Калитку на засов закрывал. И в этот момент справа от меня раздался выстрел… потом второй, третий, четвертый. Я упал на землю у ворот. Услышал быструю поступь в саду — кто-то уходил. Я вскочил на ноги, выхватил из кармана нож, вбежал через открытую калитку в сад. Тихо. Минуту прислушивался, вернулся к воротам, вышел на улицу. Поблизости — никого. Жаль, фонарика с собой не взял. Может, смог бы в саду догнать стрелявшего. А так — все напрасно. С того времени всегда носил с собой фонарик.
Назавтра тщательно осмотрел калитку и стену дома у ворот. Все пули застряли в толстых бревнах. Мне удалось достать одну.
Когда постучал в дом, Геля, отомкнувшая двери, спросила встревоженно:
— Пан стрелял?
— Не… дурак какой-то устроил бучу. Напугать меня хотел.
— Видела я, кто-то здесь крутился под окнами вечером, — заметила дивчина.
Назавтра Янинка разбудила меня спозаранку.
— Там вас сумасшедший какой-то зовет!
— Что за сумасшедший? Почему сумасшедший?
— Так он же смеется и смеется!
— Значит, каждый, кто смеется, для тебя — сумасшедший?
— Не-а. Но можно немножко посмеяться, а он все время!
— Где он?
— За сараем. Сказал, чтоб никому, кроме Владка, не говорила, дело о-очень важное!
Оделся поспешно и вышел. За сараем увидел сидящего в зарослях лопухов Есю Гусятника. Блестя круглой безволосой головой, выглядывал он из-за широких листьев, как месяц из-за тучи.
— Что скажешь? — спросил я, поздоровавшись.
— Дело есть. Очень важное.
— Ну, слушаю.
— Только секрет. Рассказать могу, но при условии: никому не скажешь, что от меня узнал.
Оглянулся по сторонам.
— Алинчуки тебя пришить хотят. Альфред пару наших хлопцев подряжал на тебя. Сто рублей сулил.
— Откуда знаешь?
— Хлопцы ко мне приходили советоваться. Меня-то все знают. Спрашивали: кто таков ты. Я им говорю, чтобы не смели на тебя, ты ж с Трофидой ходишь. Ты сейчас смотри, будь осторожен. Алинчуки — то холера!
— Спасибо, — говорю ему. — Теперь буду знать, кто на меня зуб точит. Поостерегусь! Вчера ночью, когда домой возвращался, стреляли в меня.
— Да-а? — спросил Еся удивленно. — То не из наших. Это сами Алинчуки. Ты смотри, если хочешь железкой доброй обзавестись, так дам тебе. У меня хватает.
Попрощался я с Есей, и пошел он, крадучись, берегом реки, обходя местечко стороной. А я вернулся домой позавтракать. И долго размышлял над словами Еси.
9
Приоделся я вечером — на тип-топ! Рубашку надел коричневую с золотистыми цветочками, причудливо завязал темно-фиолетовый в розовую полоску галстук. А костюм — темно-синий. Прихватил тросточку и вышел из дома.
