Полярный конвой. Пушки острова Наварон - Алистер Маклин
Островитяне в таверне — их было человек восемь — носили точно такие же. Одежда вполне подходящая. Трактирщик сделал вид, что не обращает на них особого внимания. — Хозяин питейного заведения не должен помнить в лицо всех жителей пятитысячного городка. Патриотически настроенный грек, как его отрекомендовал Лука, даже и бровью не повел бы, чтобы немцы поняли, что в кабаке появились чужаки.
А немцы там были — четверо солдат за столиком у самого прилавка. Мэллори и Миллер их не боялись. Лука презрительно назвал этих немцев бандой старух. Мэллори догадался, что это штабные писаря, которые приходят сюда каждый вечер.
Миллер закурил вонючую местную сигарету и с отвращением сморщил нос:
— Чертовски странный запах в этом притоне, начальник.
— Выброси сигарету, — посоветовал Мэллори.
— Вы не поверите, но запах, который я чую, во много раз хуже сигаретного.
— А! Гашиш, — коротко пояснил Мэллори. — Проклятие всех здешних портов. — Он кивнул в угол. — Парни из той компании дымят им каждый вечер. Ради этого они только и живут.
— Что же, им обязательно нужно дьявольски шуметь, когда они этим занимаются? — брезгливо спросил Миллер. — Послушал бы такую музыку Тосканини!
Мэллори глянул на кучку людей в углу, сгрудившихся вокруг играющего на бузуке — мандолине с длинным грифом. Тот пел нудную, заунывную песню курильщиков гашиша из Пирея. В музыке слышалась какая-то меланхолия, была какая-то восточная привлекательность, но сейчас она действовала на нервы. Чтобы по-настоящему оценить эту песню, нужно быть в определенном состоянии, нужно иметь беззаботное настроение. А Мэллори никогда в жизни не чувствовал себя более озабоченным, чем сегодня.
— Да, это довольно мерзко, — заметил он, — но зато мы можем спокойно разговаривать, чего нельзя будет позволить, если они вдруг встанут, соберутся и уйдут.
— Как я хочу этого! — мрачно сказал Миллер. — Я бы с удовольствием помолчал. — Он принялся брезгливо ковыряться в смеси из маслин, печенки, сыра и яблок, лежащей на тарелке перед ним. Как истинный американец, много лет подряд пивший аперитивы, он не одобрял греческий обычай запивать еду вином. Неожиданно он поднял глаза, погасил сигарету и спросил со стоном: — Ради Бога, начальник, сколько мы еще будем терпеть это?
Мэллори глянул на него и отвел глаза. Он точно знал, что испытывает сейчас Миллер, ибо и сам испытывал то же самое. Напряженность ожидания, взвинченность — каждый нерв натянут как струна: многое зависело от последующих нескольких секунд. Не напрасны ли их труды и страдания, погибнут или будут жить люди на Керосе, напрасно или не напрасно жил и умер Энди Стивенс, — все решится сейчас, через несколько мгновений. Мэллори еще раз глянул на Миллера, увидел его нервные руки, глубокие морщины вокруг глаз, плотно сжатые побелевшие губы — признаки сосредоточенности, но решил не придавать им значения. Из всех людей, которых он когда-либо знал, спутником в этой ночи можно выбрать только тощего, угрюмого американца. За исключением Андреа. А быть может, и не исключая Андреа. Лучшим диверсантом Южной Европы назвал Миллера тогда, в Александрии, капитан Дженсен. Миллер проделал долгий путь сюда исключительно ради сегодняшней ночи. Сегодняшняя ночь — это ночь Миллера.
Мэллори посмотрел на часы.
— Через пятнадцать минут — комендантский час, — спокойно сказал он. — Андреа с Лукой начнут действовать через двенадцать минут. Мы начнем через четыре. — Мэллори увидел пульсирующую жилку на виске Миллера и невольно подумал: то же самое мог заметить на его лице и американец. Он вспомнил о раненом Кейси Брауне. В доме, из которого они недавно ушли, радисту предстояла ответственная работа, а дверь в самый критический момент останется без охраны. Кейси будет на балконе. Стоит кому-то войти и… Он заметил, что Миллер как-то странно смотрит на него и криво улыбается.
«Все ли в порядке у Андреа с Лукой ? — подумал он. — По идее им никто не должен помешать. Немцы давно обыскали эту часть города и их здесь быть не должно. Но нельзя предвидеть всего, что может случиться. Всегда может случится что-нибудь неожиданное. И очень даже просто…»
Мэллори опять взглянул на часы. Стрелки ползли как никогда медленно. Он закурил последнюю сигарету, налил последний стакан вина и прислушался к вою доносящейся из угла песни, не вникая в нее толком. Песня курильщиков жалобно замерла. Стакан пуст. Мэллори поднялся.
— Вот и все, — произнес он, — начинаем действовать. — Мэллори непринужденно направился к выходу, пожелав присутствующим спокойной ночи. У самой двери остановился, выглянул наружу и озабоченно пошарил по карманам, словно искал что-то. Ночь безветренна. Идет дождь. Очень сильный — капли дождя высоко отскакивают от булыжника мостовой. Насколько можно разглядеть, улица пустынна. Удовлетворенный этим, Мэллори крепко выругался и повернул обратно. Лицо приняло сосредоточенное выражение. Он пошел прямо к столу, за которым только что сидел. Рука покоилась в просторном внутреннем кармане куртки.
Мельком взглянув на Дасти, заметил, что тот поднимается, отодвигая стул. Мгновенно остановился. В метре от столика немцев. Лицо прояснилось. Рука уже не искала ничего.
— Ни с места! — тихо произнес он по-немецки, и слова его были не менее угрожающи, чем его кольт 45, направленный на солдат. — Мы отчаянные парни. Кто двинется, будет убит.
Солдаты окаменели. Лица их застыли без всякого выражения, глаза расширились от удивления. Неожиданно немец, который сидел ближе к стойке, мигнул и дернул плечом. В тот же миг застонал от боли. В руку его впилась пуля: тихий хлопок бесшумного пистолета Миллера не могли услышать за дверью.
— Извините, начальник, — просительно сказал Миллер. — Быть может, он просто страдает пляской святого Витта, — он с интересом взглянул на искаженное болью лицо, на темную кровь, сочащуюся сквозь скрюченные пальцы зажавшей рану руки. — Но, похоже, он уже вылечился.
— Да, он вылечился, — согласился Мэллори с мрачным видом и повернулся к высокому меланхоличному человеку с тонким лицом и усами китайского мандарина, угрюмо свисавшими к уголкам губ. Это был трактирщик. Мэллори заговорил с ним по-гречески: — Немцы понимают по-гречески?
Трактирщик покачал головой. И бровью не повел. Будто событие не производит на него никакого впечатления, будто вооруженные нападения в его таверне — правило, а не исключительный случай.
— Они — нет! — презрительно ответил он. — Быть может, по-английски немножко? Но не по-нашему. В этом-то я уверен.
— Хорошо. Я британский
