Луи Буссенар - Из Парижа в Бразилию по суше
— Ловкие мошенники, ничего не скажешь! План их прост: сойти на берег в Рио, отправиться на фазенду Жаккари-Мирим и, само собой, войти во владение поместьем вместо тебя.
— И какой только умной голове пришла мысль сделать из полковника Батлера графа де Клене — из этого неотесанного янки, жующего табак и разгуливающего по комнатам в своих сапожищах!
— А из капитана Боба — Жака Арно!..
— Но особенно экстравагантно[625] то, что во мне увидели капитана-торговца, хотя я всегда боялся ступить на борт корабля!.. Чтобы провозгласить меня главарем пиратов!..
Глазок на двери приоткрылся, и раздался глухой голос негра, приведшего друзей в сей каземат:
— Прошу вас, сеньоры, приготовиться предстать перед военным советом!
— Уже! — произнес Жак. — Эти судьи никак не дадут посидеть спокойно своим пленникам! Если я правильно понял тарабарщину этого черномазого, нам придется иметь дело с трибуналом.
— Понятно, коль скоро перуанская территория находится на осадном положении.
— Кстати, револьвер у тебя с собой?
— Конечно. Но почему ты спросил об этом?
— А вот почему: мы люди решительные, не размазни какие-то и не слишком дорожим своей шкурой, а потому с помощью дюжины выстрелов сможем попытаться в нужный момент повлиять на решение судилища.
— Не говорю — «нет», но на подобную крайнюю меру я не возлагаю особых надежд, поскольку вокруг нас будет полно людей, да и в городе как-никак пятнадцать тысяч жителей.
В эту минуту послышалось равномерное пощелкивание, какое обычно производит лебедка, боковая стена комнаты, в которой вели беседу наши друзья, покачнулась, а затем медленно поднялась, словно театральный занавес, и взору узников открылась крепкая железная решетка, отделявшая их от просторной, хорошо освещенной залы, в коей разместились несколько групп, заслуживающих нашего внимания.
Прежде всего, за длинным столом, установленном на небольшом возвышении и накрытом зеленой скатертью, сидели пятеро членов военного совета — напыщенные, в новых, сияющих регалиями[626] мундирах, скопированных, увы, с униформы французской армии. С первого взгляда на данных субъектов в чине генералов, выставлявших напоказ галуны, становилось ясным, что «военные» в действительности — люди сугубо штатские, не имеющие никакого отношения к подлинно воинской службе: не чувствовалось в них соответствующей выправки, и им не были свойственны сдержанность и скупость в жестах, которые вырабатываются привычкой к дисциплине.
Чуть в стороне, за отдельным столиком, восседал его превосходительство начальник полиции собственной персоной, одетый в полковничий мундир, а по обеим сторонам от него устроились секретарь суда и протоколист: первый — толстый, апоплексического[627] вида каноник[628], с узким лбом, надутыми, готовыми лопнуть щеками, маленькими зелеными глазками с пронизывающим взглядом и в высоком головном уборе, смахивавшем на черный корабль, обвешанный веревками и помпонами; второй, прямая противоположность только что представленного нами типа, был монахом, столь же сухим, как и его писчее перо из кости, с редкими волосами на голове, без бороды и с очами, опущенными долу.
Слева и справа от возвышения разместился взвод солдат. В куртках артиллеристов, кепи пехотинцев и панталонах на любой вкус, а то и просто с патронташем поверх рубахи, эти вояки, обутые и одетые кто во что горазд, могли показаться поверхностному наблюдателю всего-навсего разношерстной толпой, в то время как в действительности они являли собой испытанных в сражениях бойцов.
В минуты бездействия сии брюнеты с угольно-черными бровями, с расхлябанной походкой и с меланхолической внешностью действительно выглядят в своей карикатурной амуниции весьма гротесково. Но в пылу схватки, когда звучит горн, в воздухе стоит запах пороха, а на поле брани царит невообразимый шум, темно-карие глаза загораются, бронзовые лица искажаются в свирепой гримасе, и горячится кровь воинов. Страшные в своем ожесточении, они, пренебрегая опасностью, бросаются на врага и бьются с ним с ожесточением дикарей.
При виде пленников солдаты вскочили и поставили ружья к ноге, чтобы в случае опасности грудью защитить опереточных героев-генералов, которые осмелились приступить к допросу, лишь защитив себя предварительно от подсудимых надежной решеткой.
Предложив сеньорам-арестантам сесть и попросив их соблаговолить отвечать на вопросы членов военного совета, генерал, выполнявший роль председателя суда, начал допрос с выяснения таких чисто формальных сведений, как имя, возраст и национальность злосчастных иноземцев.
Секретарь, у которого, судя по мрачноватому выражению его лица, плохо варил желудок, устроился поудобнее в надежде вздремнуть, предоставив протоколисту полную свободу записывать вопросы и ответы как Бог на душу положит.
Его превосходительство председатель суда, перелистав рапорт, наспех составленный его превосходительством начальником полиции, пересказал содержание сего труда, выданного им за исключительно достоверный источник информации, и поддержал тем самым абсурдную выдумку, превратившую французских путешественников в американских авантюристов. Произведя затем длинные и нудные выкладки, он в заключение предложил пленникам сделать исчерпывающие признания и подписать протокол.
Жюльен, до глубины души возмущенный столь странной процедурой ведения судопроизводства, обратился к господам генералам с гневной речью:
— Я полагал, что люди, считающие себя благоразумными, не поддадутся сей явной лжи и положат конец недоразумению, вольному или невольному, жертвой коего мы стали. Но, как вижу, никто из всех вас пятерых, граждан цивилизованной страны, в высоких воинских чинах и наделенных, в силу обстоятельств, безмерными юридическими правами и обязанностями, даже не покраснел, бросив в лицо беззащитных путешественников обвинение столь же нелепое, сколь и подлое! Вы отказываете иностранцам в такой скромной просьбе, как заглянуть для установления их личности в паспорта, подписанные консулами…
— Вам уже было сказано, сеньор, — прервал Жюльена начальник полиции, — что в паспорт можно вписать все что угодно… Да и как мы узнаем, что они и в самом деле ваши, а не украдены… или просто найдены вами? Что касается меня лично, то я не имею никаких оснований подозревать в преступных намерениях тех уважаемых особ, чьи имена вы присвоили себе.
— Не скажете ли, месье полицейский, — презрительно парировал отважный француз, — сколько вам заплатили те два страшных типа, что проследовали через ваш город неделю назад?.. Я говорю о подлинных Бобе и Батлере, которым вы помогли, естественно, не бесплатно, стать месье Жаком Арно и месье де Клене. Судя по тому, как вы с нами сейчас обращаетесь, им это стоило немало!
